Пытался он и с лапами к ней лезть, но Юта стояла и стоит за свою честь, как скала, как будто она и не дочь Евы. Он, Вески, и сейчас не боится за Юту, потому что Юта, горячая и работящая, знает, как усмирить жеребцов и проучить хряка.
По рассказам старшины роты его жена была совсем другая. Хрупкая. Хорошо пела. Не работала. Изредка, когда приходила охота, шила какой-нибудь подруге платье. Читала, вечно читала. Бесконечно читала. Сейчас ей, конечно, не до книг. Собиралась снова работать портнихой. Воспитывала сына. У нее большие голубые глаза,, и они бесконечно много значат для Отто Рюнка.
— Вильма любила театр,— говорил Рюнк Вески,—-и она не отступала, пока я не шел с ней на спектакль. Я говорил: «Иди одна». Сажень плитняковой стены к вечеру утомит даже и такого, как я. Но одна она в театр ни ногой. В кино иногда ходила и без меня, но театр мы должны были посещать вместе. До тех пор уговаривала, пока я не заказал себе темный костюм из дорогого английского материала. Для театра. Зимой, когда перерыв в работе затянулся, я, правда, жалел, что так неосмотрительно выбросил кучу денег. Но Виль-ме костюм нравился. У меня было три костюма, а этот нравился ей больше всех. Говорила, что в нем я прямо как Ганс Альберс. Ты, может, видел эту немецкую кинозвезду? Все женщины по нему с ума сходили. Фашист. Я из себя выходил... Вскоре я понял, что Вильме яучше бы подошел более деликатный парень. Я для нее был слишком неотесанный, мужиковатый. Да и заработок маловат. Ей в спутники жизни годился бы какой-нибудь барин. А я господ не терпел, Меня Вильма берегла. В руках у меня она таяла, грех сказать. К вечеру еда всегда была готова. Вспомню, как мы втроем, Вильма, сын и я, за столом сидели,— так прямо слезы на глаза набегают. Я хотел и девочку, но Вильма не мечтала о втором ребенке. Оно и лучше: что бы она те-перь одна с двумя делала?.. Она боялась остаться одна. Уговаривала и предупреждала, чтобы я ее не оставлял. Но эвакуироваться не хотела ни за что. А я не мог не явиться на мобилизационный пункт. Брат Рихард, этот господский прихвостень, спрятался. Я заходил к нему. Жена его, официантка в кафе, развела руками. Она-то знала, да не хотела мне сказать. А я пошел, куда сердце приказало.
После таких тихих бесед Рюнк всегда задумывался. И Вески молчал. Они сидели, курили, если была махорка, и размышляли о далеком родном доме.
— Спой,— попросил старшина роты Вийеса.— Только не шлягер — ты знаешь, я их не люблю... Спой «Не могу молчать я...».
Вески подумал, что у этого крутого на слово старшины мягкое сердце. Под Ленинградом столкнулся нос к носу с двумя гитлеровскими солдатами — одного уложил на месте, второго взял живьем, медаль получил, а теперь... «Не могу молчать я...»
Вийес понял, что Рюнк просит неспроста, и начал своим мягким баритоном.
Половина роты подпевала ему.
Даже Рауднаск.
Энн Кальм лежал на нарах, закинув руки за голову.
Потом Агур начал ругать Рауднаска, который стащил его махорку.
1
Все подошло как-то сразу.
Во-первых, Вийес взбудоражил отделение сообщением, что Кирсти Сарапик больше не состоит в санитарной роте. Теперь она будто бы работает то ли в штабе дивизии, то ли в политотделе, то ли где-то еще. Где именно — этого Вийес еще не успел разузнать. Солдатам казалось, что Кирсти их обманула. Они свыклись с ней, с разговорами о ней. Для Вийеса Кирсти была мечтой, для Вески — его Ютой, которая складывала самые высокие в деревне стога, а для ' старшины — голубоглазой Вильмой. Кирсти или разговоры о ней уводили мысли Тяэгера к женщине-токарю, на которой в майские праздники были белая блузка и пышная юбка. Из-за Кирсти на потеху всей землянке ссорились Тислер и Мяги, выясняя, в чьей деревне девушки были красивее. Кто была Кирсти для Кальма, этого он и сам не знал. Но сообщение Вийеса задело его.
Единственный из всего отделения — Вийес разговаривал с Кирсти Сарапик. Это удалось благодаря тому, что у Вийеса разыгрался ревматизм, который будто бы мучил его еще с детских лет. Почесывая затылок, батальонный фельдшер послал больного к врачу. В санитарную роту Вийес отправился как на сватовство. Одолжил у Тислера высокие сапоги, откуда-то раздобыл сапожной мази и надраил их до зеркального блеска. С Агуром обменялся галифе, почему-то покрой агуровских брюк понравился ему больше. У Симуля выклянчил одеколону и основательно надушился. Тяэ-гер отдал ему свой только что выстиранный носовой платок. — Когда-нибудь я наверняка станцую с ней.
— О sancta simplicitas! 1 — захихикал Рауднаск.
— Прекрати наконец свой антисоветский трёп! — рявкнул на него Вески.
— Это не... это...— Лийас попытался объяснить слова Рауднаска.
— Знаем. Понимаем. Нечего защищать,— поддержал Вески Тяэгер.
Вторым событием было назначение нового командира роты. Лейтенант Аава остался заместителем нового командира, старшего лейтенанта Энделя Нааритса.
— Видимо, работа политрука,— заметил Рауднаск с глазу на глаз Лийасу.
— Так у нас же не было заместителя,— сказал Лийас.
— Аава был хороший начальник,— сказал Рауднаск.
На это Лийас ничего не сумел ответить.
Изменения произошли и среди младших командиров. Старший сержант Мяги стал старшиной взвода, а Агур — командиром отделения. Лоог устроился писарем к снабженцам. О нем никто не жалел.
И наконец дивизия погрузилась в вагоны. Куда едут — этого никто в роте точно не знал.
Эшелон направлялся на запад. Дни стояли по-летнему теплые и солнечные. Солдаты глядели в открытые двери и чаще, чем раньше, пели бодрые, боевые песни.
— Куда нас везут? — спросил Вийес у политрука.
— На фронт,— ответил Мянд.
— С голыми руками?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83