Его отправили автомашиной в Таллин. Да, младший сержант Тяэгер жив. Ему сделали переливание крови, потому что он потерял ее очень много, а потом его сразу отправили. Без сознания он действительно был, но это еще не означает, что он умрет.
Рауднаска похоронили возле деревни Торгу.
- Он умер как мужчина, как настоящий человек,- сказал Вески. И Вески мог сказать эго, потому что он видел, как погиб Рауднаск.
- Он прополз за каменной оградой до немецкого пулеметного гнезда. Фрицы его не заметили. Я думаю, он и понятия не имел, что по другую сторону ограды замаскировался пулеметчик фрицев. Никто из нас не знал этого. Он окопался там, как раз на скрещении двух каменных оград. Рауднаск перескочил через ограду и нос к носу столкнулся с двумя немцами. Испугался он или нет, этого я сказать не могу, но он не растерялся. Его автомат заработал раньше, чем пулемет фрицев, я слыхал ясно. Одного Рауднаск скосил, но пришел и его черед. Пулеметная очередь в живот, страшный ему достался конец. Никто не считал ран, никто и не мог бы их сосчитать - он был весь искрошен.
В нагрудном кармане Рауднаска Вески нашел письмо и карточку. Молодая, с ласковыми глазами женщина, на коленях у нее двое мальчиков-однолеток. Детям могло быть два-три года, не больше. Женщина, улыбаясь, смотрела вверх. Видимо, она улыбалась фотографу, и, наверное, снимал ее сам Виктор Рауднаск. Письмо было написано Рауднаском, оно осталось неоконченным.
"Дорогая Айли,- начиналось письмо,- пишу тебе по нашему довоенному адресу. Не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо. Быть может, ты не живешь больше на старом месте. Быть может, и дома-то нет. Быть может покинула родину. Нет, этого последнего я не боюсь. Ты поклялась ожидать меня, и я не сомневаюсь, что ты ждешь. Я знаю, ты слишком любишь наших мальчиков, чтобы оставить их без родины. Отъезд из Эстонии был бы самым страшным преступлением против детей, какое только я могу себе представить. Ты не можешь этого сделать. Прости, что я вообще так думал.
Я хочу тебе, моя единственная, рассказать так много, что не знаю, с чего начать. Очень хочу видеть тебя, Айли, тебя и сыновей. Должен признаться тебе - были дни, когда я потерял всякую надежду вернуться к вам. Тем преданнее думал я о тебе и о Лембите и Агу.
Сейчас я знаю, что мои опасения были напрасны. Скоро мы обнимем друг друга. Иногда думаю, узнаю ли я детей? Ведь они выросли за это время... Ты, моя любовь, осталась, конечно, прежней. Я надеюсь на это, я хочу этого, я верю в это. Ты много значишь для меня-, ты и мальчики для меня все. Скоро мы все увидимся. Я за эти годы стал оптимистом, Айли. Оптимистом я стал потому, что многое начал лучше понимать. Я верю, что впереди у нас много хорошего.
Я собирался написать тебе совсем другое письмо. Письмо, в котором я рассказал бы только о хорошем. Только о тебе, давшей мне силу преодолеть все трудности, о Лембите и Агу - я так скучаю по ним..."
Товарищи разглядывали карточку, читали письмо и молчали.
- Он, значит, был женат? - сказал наконец Вески. Рюнк кивнул.
- И у него были дети? Старшина роты снова кивнул.
- Он никогда не говорил о них.
И па этот раз Рюнк кивнул головой, как будто он разучился говорить.
Почему-то все считали Рауднаска холостяком, хотя в списках полка было указано, что он женат. Указано было даже количество детей. Он никогда не говорил о своей семье.
- Как он мог говорить о своей семье,- рассуждал Вески,- если он и о себе-то никогда не говорил! Хихикал и болтал на докторском языке... Он был такой же человек, как и все мы.
- Такой же,-согласился старшина роты Рюнк.- Теперь я его понимаю лучше.
Тогда Урмет сказал:
- Он не очень-то верил, что попадет домой. И не попал. На родину попал, а к своим не дошел.
Солдаты радовались окончанию боев за освобождение Эстонии. Спорили о том, куда их теперь направят.
- Небольшой отдых не помешал бы,- сказал Вески.
Он снова стал разговорчив. Получил письмо от Юты. Теперь он успокаивал Кальма, который уже дважды писал в Таллин, родителям, но до сих пор не получил ответа:
- Мне ведь тоже ответ не скоро пришел, помнишь? Я написал в десяток мест, два-три хороших человека ответили, но о Юте и они ничего не знали. А теперь Юта в Рабааугу, что ты скажешь! Сама пошла в Раба-аугу, еще до того, как получила мое письмо. Ну не ангел ли! Юта такая - она все равно не оставила бы дом и землю в лапах Сасся, даже если бы я давно лежал в земле где-нибудь под Луками или на Сырве.
А сына нет, умер двух месяцев от роду - будь прокляты фашисты,- но сын у нас еще будет. И ты найдешь своих родителей, я в этом не сомневаюсь.
В Куйвасту, где они ожидали парома, Вески сказал Рюнку:
- Семь дней отпуска мне должны бы дать. Быть может, пустят и на две недели. А потом что же, если нужно, готов и на фронт. Сразу-то нас на передовую не отправят, настолько-то я в делах разбираюсь. Сперва дадут немного подправиться, пришлют пополнение, погоняют в тылу- и потом только. На какой фронт мы пойдем, этого сейчас и агнелы на небе не знают, и мне это не важно. Видно, придется нам еще столкнуться с фрицами. Ведь война не кончилась. Доведется еще повидать горячие денечки. Я к этому готов. Счастливые дни сами собой не йридут, за них нужно бороться.
- Семь дней отпуска ты наверняка получишь,- сказал Рюнк.- Ты их честно заслужил. А я отпуск просить не буду. Что мне в Таллине делать? Ходил бы взад и вперед, и не было бы мне покоя.
- От жизни никуда не уйдешь. Раз Вильма с немцами путалась,- не сердись, что я так круто говорю значит, она тебе в жены не годилась. Чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
- Она умоляла меня, чтобы я не оставлял ее одну. Я верил, что она сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83