Если признаться честно, то в его душе Крым оставил более глубокие следы. Зеленеющие клетки виноградников на склонах гор, дома, как цветные игрушечные кубики, шаловливо разбросанные чьей-то радостной рукой по долинам и у подножий гор, зеленовато-синее море,— как рассказать обо всем этом человеку, который мысленно видит только берега Финского залива? С Вески ему говорить гораздо легче, чем с Кальмом. Заговоришь с Юри о сибирских полях, о жирной земле, которую не нужно удобрять, и чувствуешь, что он улавливает твои мысли. Сидишь рядом с таким же, как и ты сам, человеком, который не представляет себе жизни без земли, для кого земля — это все. И такие, как Вески, крестьяне не отдадут землю всяким там рабааугуским Сассям. Лишь бы только он выжил.
После отъезда Тислера Кальм получил два письма. Одно — от Тяэгера, а немного позднее и другое — от самого Тислера. Тяэгер писал, что ребята ждут его возвращения, а Тислер повторял свое предложение приехать на поправку в колхоз «Эстония».
Кальм решил при первой возможности noexaib в часть. Он должен попасть туда самое позднее в августе.
IX
1
В дивизию Энн Кальм вернулся не в августе, а только в декабре.
Из госпиталя его, правда, выписали в конце августа, но не в часть, а в трехмесячный отпуск. Не позови его Тислер в Сибирь, Кальм не знал бы, что предпринять. Товарищи по палате охаяли, правда, предложение Тислера и посоветовали ему взять направление куда-нибудь на юг, где жизнь еще хоть чуточку напоминает настоящую, прежнюю. Конечно, того, что было до войны, не найдешь больше нигде, везде трудности, и с едой тяжело, но на юге дела получше. И Энну Петровичу не нужно беспокоиться, военкомат направит его, куда он только захочет. Положат тебе проездные документы в карман, выпишут продукты, а твое дело только на поезд сесть. Справишься. Фронтовик ведь. Да и парень видный, женщины приголубят. И не нужно бояться своего плохого русского языка. Он уже и сейчас говорит так, что любой его поймет. Только не нужно стесняться, смелее надо говорить.
Кальм все же решил в пользу Омской области. Охотнее всего он поехал бы в часть, но врачи не посчитались с его желанием.
Красноармеец Энн Кальм получил назначение обратно в седьмую роту третьего батальона. Довольный, что его не назначили в другое место, добрался он до землянок своей части. Они были много меньше, чем на Урале. Самые большие землянки вмещали взвод, а меньшие - отделение. Дежурный по роте, незнакомый Кальму сержант, направил его к командиру.
В землянке командира роты он увидел женщину, Кирсти Сарапик.
Кальм смутился.
- Меня прислали к командиру роты,- неловко пояснил он.
- Старший лейтенант Мянд должен вот-вот вернуться из штаба батальона,- сказала Кирсти.
Новая неожиданность. Значит, политрук теперь командир.
Почему Кирсти здесь?
О, она уже лейтенант!
"Она в шинели, смотри-ка, она в шинели. Почему она все же здесь?"
- Я приду... потом,- хотел уйти Кальм.
- Можете подождать здесь. Я тоже жду Мянда.
- Вы, значит, не живете... здесь? - с облегчением сказал Кальм. Из-за этой глупой, детской фразы он через мгновение с удовольствием провалился бы сквозь землю.
Выражение лица Кирсти изменилось.
- Вы нахал! - вспылила она.
- Извините,- буркнул Кальм.- Я не хотел. Только сегодня прибыл в полк. Я помню, что вы дружили с товарищем Мяндом. Я думал... Извините.
Кирсти не сказала ни слова. Она отвернулась и смотрела в узкое окошко.
- Когда-то вы сказали мне,- выпалил Кальм,- что я человек. Я благодарен вам за это. Поверьте, я не хотел оскорбить вас.
Кирсти посмотрела на него. Взгляд ее был одновременно печален, сердит и вопросителен.
- Я не понимаю вас,- тихо сказала она.
- Меня зовут Кальм. Помните красноармейца, который отстал от поезда? Помните?
Выражение лица Кирсти снова изменилось. Теперь оно стало еще серьезнее. Холодное как лед.
- Теперь я узнаю вас, - произнесла Кирсти. -- Я помню наш разговор.
Кальм широко улыбнулся. Он хотел что-то сказать. Но он не успел. Кирсти спросила:
- Как вас ранило?
Неожиданный вопрос привел Кальма в замешательство. Почему Кирсти спрашивает об этом? Он не знал, что сказать.
Молчание Кальма пробудило в Кирсти все ее подозрения. Пристально глядя на молчащего Кальма, она задала новый вопрос:
- Почему вы хотели перейти К фашистам?
Кальм содрогнулся. Что-то обрушилось на него, придавило его.
- В вас стрелял Мянд?
Кальм чувствовал полное смятение, растерянность.
- Вы были ранены пулей нашего "ТТ" или "ППШ",- безжалостно продолжала женщина.- В вас выстрелил кто-то из своих. Почему? Это было в ту ночь, когда стадо грязных душонок сдалось в плен.
Кальм смотрел на нее взглядом, полным отчаяния.
- Вы думаете, что политрук стрелял в меня... как в предателя?
И Кальму самому в этот момент показалось, что так могло быть. Мянд слышал разговор и попытался им помешать. Рейноп удрал, а его ранило.
- Твердо я ничего не знаю.
Ответ Кирстй, которого Кальм ожидал как решения суда, ничего не разъяснил. Видимо, политрук пожалел его. У Мянда хватило человечности не заявить о нем в контрразведку. Быть может, он сделает это теперь.
Когда за Кальмом закрылась дверь, Кирстй почувствовала, что жалеет его. Он так странно посмотрел на нее и, не сказав ни слова, вышел.
Кирстй спрашивала себя, правильно ли она поступила. Да, она держалась так, как нужно. Она не может, не смеет жалеть человека, который хотел перебежать к врагу. Ведь этот самый красноармеец в их первую встречу ясно дал понять, что не хочет воевать. Он сказал - Кирстй этого не забыла,- что он не чувствует особенного желания совать свой нос в войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83