— Наш старшина роты Рюнк. Выступление политрука не так уж интересно. Старшина роты — это другое дело...
По мнению Кирсти, Рейн говорил глупости. Уже идя сюда, она боялась, что Рейн откажется. Рейн вроде Мартенсона, который во время майской демонстрации, вместо того, чтобы стоять на трибуне, шагал вместе со своими старыми соратниками под красными знаменами. Но Рейн должен бы написать. Кирсти хотела, чтобы выступили люди с чистой и большой душой. У которых слова идут от сердца. О Рейне Кирсти уже рассказала редактору, и тот согласился с ней.
Кирсти попыталась убедить Рейна:
— Ты как старый Мартенсон, тот тоже не любит на первый план вылезать. Но это ведь совсем другое. Не упрямься.
«Мартенсон. Старый Мартенсон...» Мянд повторил:
— Рюнк — более подходящий человек.
Рейн решительно отказывался и настойчиво рекомендовал Рюнка. Кирсти долго беседовала со старшиной роты. Ожидавший Кирсти Рейн начал опасаться, что и Рюнк откажется. Старшина роты сперва действительно отнекивался. Но Кирсти напоминала ему Виль-му, а желания Вильмы он всегда выполнял. Наконец он сказал с огорчением:
— Не писака я. Каменную стену сложу. Чертежи читаю. В математике не уступлю среднему инженеру. А вот слова расставлять в ряд — этого не умею.
Когда Кирсти предложила свою помощь, Рюнк покачал головой:
— Так не пойдет, товарищ младший лейтенант. Вы напишете так гладко, что я своих мыслей не узнаю. И ребята не поверят. Чужих-то, может, и удастся обмануть, а куда я перед своей ротой глаза спрячу? Не обижайтесь, но все, будь то красноармеец или офицер, пишут в нашей газете так красиво и одинаково, что я не узнаю знакомых Юри и Яака... Уж я попробую сам свои слова нацарапать. И очень-то их шлифовать не стоит. Пусть покорявее, да так, чтобы читатели верили.
Уходила Кирсти от старшины роты с пылающими щеками.
Мянд встретил ее.
— Я провожу тебя,— сказал он Кирсти. На момент Кирсти смешалась.
— Лейтенант Рейноп ждет меня с лошадьми,— откровенно призналась она.
Политрук постарался удержать себя в руках:
— Всего хорошего.
— До свидания.
Кирсти скрылась между соснами. . Рейн был убежден, что социализм сделает отношения между людьми чистыми и простыми. Притворство, ложь, лицемерие — все исчезнет. Ревность, уродливое отражение частнособственнических экономических отношений в психике, вымрет. Себя он считал не способным на такую низость. Но как назвать то, что он чувствует сейчас?
4
Энн Кальм рассматривал винтовку так, как будто держал в руках какую-то редкость. А ведь он уже давно хорошо знал винтовку. Еще во время службы в буржуазной армии он научился разбирать и собирать ее хоть вслепую. Все, от штыка до мельчайших деталей затвора, было ему знакомо. Дуло, прицел, мушка, затвор, боек, спусковой механизм, курок... О материальной части оружия он мог бы рассказать не хуже Симуля. На летних контрольных стрельбах он уложил в цель все три пули, заслужив этим признание самого лейтенанта Аава. Тяэгер от удовольствия даже разахался. У него было два попадания.
«Пять из шести — неплохо»,— говорил он всем, а кто не понимал, тому объяснял, что три попадания Энна и два его вместе дают пять. И старшина роты Рюнк признал, что стреляет Кальм ловко. «Варила бы твоя башка получше, можно бы на тебя надеяться»,— эти слова припомнились Кальму теперь, когда он начал чистить свою винтовку. В тот раз он стрелял из чужого оружия, теперь чистит свое.
Свое оружие.
За ним закрепили винтовку № 489 753.
Значит, им, эстонцам, все же дали оружие? И если уж доверили оружие, то наверняка пошлют на фронт.
Доверяют?
Да, доверяют. Рюнк прав. Агур прав. И Тяэгер имел право кричать на него, Кальма, чтобы он наконец заткнулся и перестал бесконечно грызть другим душу.
Хорошее, новехонькое, замечательное оружие.
Неужели действительно прав политрук, который говорит, что их отправка в трудармию была случайной ошибкой, что это были организационные трудности, что это не характеризует отношение советской власти к эстонскому народу, а лишь показывает, что из-за трудностей отступления не смогли все оценить и наладить так, как следовало?
Номер винтовки он запомнит.
489 753.
И что только думает о нем Кирсти?
489 753.
Кальм разглядывал винтовку, как чудо, на ум приходили странные мысли. Вийес давно вычистил свое оружие и уже в который раз рассказывал, какое сильное впечатление произвел он на Кирсти Сарапик. Агур уже цеплялся к Кальму, что, мол, он баклуши бьет, но Рюнк утихомирил его. Пусть парень подумает, раз ему хочется. Потому что подумать ему нужно.
— Орудия уже подходят,— сообщил Вески.— Приказано завтра на станцию с лошадьми явиться.
Тяэгер разобрал свой легкий пулемет и тщательно осматривал каждую деталь.
— Смотри, Вальтер, внимательно смотри, втолковывал он своему помощнику.— Ты должен знать «Дегтярева» так же хорошо, как я. У нас должна быть толковая машинка. Брак мы не примем,— говорил он, словно у прилавка какую-то покупку выбирал.— Наш пулемет должен строчить, как часы. Плохого инструмента я не терплю.
— Русская винтовка — лучшая в мире,— сказал Вески.— А вот лучше ли «Дегтярев», чем «мадсен», этого я не знаю.
Винтовка и пулемет свой век отжили, — высказал свое соображение Тислер.— Теперь оружие — это автоматы и минометы.
— Человек важнее, чем оружие. Настоящий мужчина и с обычной винтовкой чудеса делает, — утверждал Рюнк.
— Не агитируй,— сказал Вески.— С ружьем на танк не пойдешь.
— Кончаше трен,— произнес Тяэгер,— в ушах гудит. Вдруг что-то вызвало его подозрение. Он заметит, что лейтенант Аава и Симуль стоят тут же, и фамильярно обратился к первому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83