Он часто вместе с Кирсти вспоминал Тарту, говорил об оливково-зеленом платье, которое было на Кирсти в их первую встречу, о сережках с удивительно маленькими белыми камешками. Не забыл и о кольце, не забыл ничего из того, ,что отложилось в хорошо устроенных извилинах его мозга. Заметив, что Кирсти с удовольствием ездит верхом, он позаботился, чтобы оседланные лошади всегда были под рукой. Над ним подшучивали, но это не пугало Мати Рейнопа. И не в его манере было бп отступиться от Кирсти, узнав, что ею серьезно увлечен Мянд.
Плохо, что он не понимал Кирсти до конца. Политические убеждения Кирсти вскоре стали ему ясны. Коммунистические истины заняли прочное место в голове дочери портного. Постепенно он сумел завоевать доверие Кирсти, разыгрывая человека, который перерождается в результате тяжелых испытаний. Играть было противно, но откровенность оттолкнула бы от него Кирсти. Однако многое в Кирсти осталось неуловимым. Несколько раз она позволяла поцеловать себя. Но затем оттолкнула Мати и сказала:
— Ты не любишь меня. Ты нечестен.
В Коломне, где Кирсти жила на частной квартире, Рейноп потерял самообладание. Кирсти нашла в себе силы вырваться, и Рейнопу не осталось ничего иного, как уйти.
Думая об этом, Рейноп всегда удивлялся твердости Кирсти.
Он, Мати Рейноп, потерпел поражение. С тех пор Кирсти для него больше не игра, а увлечение, которое будет терзать его и по другую сторону фронта. Страсть к Кирсти становилась все тяжелее, все мучительнее. А Кирсти ненавидела его. Нет, он был ей омерзителен.
Быть может, именно из-за Кирсти он частенько терял равновесие. Быть может. Но скоро все это будет пройденным этапом в его жизни. Он скинет с себя маску, прикрывающую его подлинное «я», искупит свой грех бесхарактерности, который увел его в сорок первом году от единомышленников. Он снова станет самим собой, сильным, гордым человеком.
Но вдруг страх охватил Мати Рейнопа. Что, если переход не удастся? Если его застрелят, как собаку? Он хотел жить, хотел, чтобы не было войны, чтобы все уже кончилось и его не терзало бы страшное, гнетущее беспокойство,
V
1
На линию фронта вышли как-то неожиданно.
Последний переход не отличался от предыдущих. Правда, на этот раз двигались днем и кормили лучше. Утром выдали белые маскировочные костюмы. Полковая колонна слилась с сугробами у дороги, с заиндевелыми деревьями и кустами. Низкие облака посыпали все вокруг плотным пепельным снегом.
К вечеру вышли из леса. Потом с обочин дороги исчез кустарник. На холмах росли отдельные кусты. Изредка попадались приземистые ели и чахлые березы.
Доносились пулеметные очереди и разрывы снарядов.
С наступлением темноты пришел приказ остановиться. Роты разместились на склонах холмов. Выслали взвод охранения. Пришел приказ костров не разжигать.
К счастью, ночь была довольно мягкая. Кальм спал плотно бок о бок с Тяэгером и Лийасом. Они расстелили на снегу плащ-палатку, на ней — шинель Тяэгера с широкими полами, а сверху натянули на себя остальные шинели и палатки. Кальм проснулся всего один раз. Справа слышались короткие то ли пулеметные, то ли автоматные очереди — он не различал их еще так точно, Рюнк. Казалось, что оружие трещит очень близко, здесь же, по другую сторону холма. Вскоре он заснул снова. Первое, что он ощутил утром, был холод. Замерзли и другие. Поднялись, старались согреться, бегали, размахивали руками.
И тут рявкнуло орудие. Совсем под боком у них, метрах в двадцати — тридцати,
Они прибыли на фронт.
Орудие было крупнокалиберное, с длинным, толстым, окрашенным белой краской стволом. Кальм удивился, что ствол орудия направлен параллельно земле. Куда оно стреляло? Неужели немцы так близко? И верно— иначе дуло орудия было бы направлено вверх. Мелькнула мысль, что рота расположилась слишком близко к батарее: если немцы начнут отвечать на ее огонь, их снаряды накроют и роту.
Выдали горячую, жирную кашу. Эта повседневная процедура прогнала чувство опасности, вызванное стреляющим орудием, его странно прижатым к земле стволом.
— Наяривают прямой наводкой,— заметил повар, накладывая кашу в котелки. Он снова вернул себе утраченную было важность.
— Ты, кашеед, придержи язык,— осадил его Вески. —? Это каждый и сам видит. Не задавайся. Смотри, чтобы мы из-за тебя снова голодать не начали!
После завтрака роты построились в походные колонны и начали двигаться на запад. Местность стала еще холмистее, холмы — неприютнее. В лесу снег дохо-!дил до пояса, а вершины холмов и склоны были почти голые. Под тонким слоем льда краснела замерзшая глина. Голые, с редкими хохолками кустов бугры тянулись до самого горизонта.
Вышли на большое шоссе.
— Великие Луки остаются у нас за спиной,— объяснил заместитель командира роты по политчасти.
— Почему нас уводят с фронта? — спросил Тяэгер.
— Не уводят. Мы идем на внешний фронт. В Великих Луках немцы окружены. Фашисты большими силами пытаются прорвать кольцо окружения и соединиться со своими частями в городе. Нас направляют в оборону. Нужно быть готовыми и к ответному удару.
Под вечер батальон прибыл на место.
Приказ — немедленно окопаться и замаскироваться.
Тяэгер ворчал:
— Здесь? За чужой спиной?
Впереди и левее на холме устанавливали противотанковые орудия.
К утру начало таять.
Лейтенант Аава и лейтенант Мяыд обошли позиции роты.
108
Люди дремали. Всю ночь они окапывались. Внимание офицеров привлек едва заметный дымок, поднимавшийся над стрелковой ячейкой, прикрытой палаткой. Из-под края палатки высунулась голова. Испачканное сажей, черное лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83