Я был первым человеком, которого общество видело обла-
ченным в одежды почтенной добродетели и который мог в мгновение ока
сбросить с себя этот временный наряд и, подобно вырвавшемуся на свободу
школьнику, кинуться в море распущенности. Но в отличие от этого школьни-
ка мне в моем непроницаемом плаще не грозила опасность быть узнанным.
Поймите, я ведь просто не существовал. Стоило мне скрыться за дверью ла-
боратории, в одну-две секунды смешать и выпить питье - я бдительно сле-
дил за тем, чтобы тинктура и порошки всегда были у меня под рукой, - и
Эдвард Хайд, что бы он ни натворил, исчез бы, как след дыхания на зерка-
ле, а вместо него в кабинете оказался бы Генри Джекил, человек, который,
мирно трудясь у себя дома при свете полночной лампы, мог бы смеяться над
любыми подозрениями.
Удовольствия, которым я незамедлительно стал предаваться в своем мас-
карадном облике, были, как я уже сказал, не очень достойными, но и
только; однако Эдвард Хайд вскоре превратил их в нечто чудовищное. Не
раз, вернувшись из подобной экскурсии, я дивился развращенности, обре-
тенной мной через его посредство. Этот фактотум, которого я вызвал из
своей собственной души и послал одного искать наслаждений на его лад,
был существом по самой своей природе злобным и преступным; каждое его
действие, каждая мысль диктовались себялюбием, с животной жадностью он
упивался чужими страданиями и не знал жалости, как каменное изваяние.
Генри Джекил часто ужасался поступкам Эдварда Хайда, но странность поло-
жения, неподвластного обычным законам, незаметно убаюкивала совесть.
Ведь в конечном счете виноват во всем был Хайд и только Хайд. А Джекил
не стал хуже, он возвращался к лучшим своим качествам как будто таким
же, каким был раньше. Если это было в его силах, он даже спешил загла-
дить зло, причиненное Хайдом. И совесть его спала глубоким сном.
Я не хочу подробно описывать ту мерзость, которой потворствовал (даже
и теперь мне трудно признать, что ее творил я сам), я намерен только пе-
речислить события, которые указывали на неизбежность возмездия и на его
приближение. Однажды я навлек на себя большую опасность, но так как этот
случай не имел никаких последствий, я о нем здесь только упомяну. Моя
бездушная жестокость по отношению к ребенку вызвала гнев прохожего, ко-
торого я узнал в вашем кузене в тот раз,
когда вы видели меня у окна; к нему на помощь пришли, родные девочки
и врач, и были минуты, когда я уже опасался за свою жизнь; чтобы успоко-
ить их более чем справедливое негодование, Эдвард Хайд был вынужден при-
вести их к двери лаборатории и вручить им чек, подписанный Генри Джеки-
лом. Однако я обеспечил себя от повторения подобных случаев, положив в
другой банк деньги на имя Эдварда Хайда; а когда я научился писать, из-
меняя наклон, и снабдил моего двойника подписью, я решил, что оконча-
тельно перехитрил судьбу.
Месяца за два до убийства сэра Дэнверса я отправился на поиски оче-
редных приключений, вернулся домой очень поздно и проснулся на следующий
день с каким-то странным ощущением. Тщетно я смотрел по сторонам, тщетно
мой взгляд встречал прекрасную мебель и высокий потолок моей спальни в
доме на площади, тщетно я узнавал знакомый узор на занавесках кровати
красного дерева и резьбу на ее спинке - что-то продолжало настойчиво
шептать мне, что я нахожусь вовсе не тут, а в комнатушке в Сохо, где я
имел обыкновение ночевать в теле Эдварда Хайда. Я улыбнулся этой мысли
и, поддавшись моему обычному интересу к психологии, начал лениво размыш-
лять над причинами этой иллюзии, иногда снова погружаясь в сладкую ут-
реннюю дрему. Я все еще был занят этими мыслями, как вдруг в одну из ми-
нут пробуждения случайно взглянул на свою руку. Как вы сами не раз гово-
рили, рука Генри Джекила по форме и размерам была настоящей рукой врача
- крупной, сильной, белой и красивой. Однако лежавшая на одеяле полусжа-
тая в кулак рука, которую я теперь ясно разглядел в желтоватом свете
позднего лондонского утра, была худой, жилистой, - узловатой, землистоб-
ледной и густо поросшей жесткими волосами. Это была рука Эдварда Хайда.
Я, наверное, почти минуту смотрел на нее в тупом изумлении, но затем
меня объял ужас, внезапный и оглушающий, как грохот литавр, - вскочив с
постели, я бросился к зеркалу. При виде того, что в нем отразилось, я
почувствовал, что моя кровь разжижается и леденеет. Да, я лег спать Ген-
ри Джекилом, а проснулся Эдвардом Хайдом. Как можно это объяснить? -
спросил я себя и тут же с новым приливом ужаса задал себе второй вопрос:
как это исправить? Утро было в разгаре, слуги давно встали, все мои по-
рошки хранились в кабинете, отделенном от того места, где я в оцепенении
стоял перед зеркалом, двумя лестничными маршами, коридором, широким дво-
ром и всей длиной анатомического театра. Конечно, я мог бы закрыть лицо,
но что пользы? Ведь я был не в состоянии скрыть перемену в моем телосло-
жении. Но тут с неизъяснимым облегчением я вспомнил, что слуги были уже
давно приучены к внезапным появлениям моего второго "я". Я быстро одел-
ся, хотя моя одежда, разумеется, была мне теперь велика, быстро прошел
через черный ход, где Брэдшоу вздрогнул и попятился, увидев перед собой
мистера Хайда в столь неурочный час и в столь странном одеянии, и через
десять минут доктор Джекил, уже обретший свой собственный образ, мрачно
сидел за столом, делая вид, что завтракает.
Да, мне было не до еды! Это необъяснимое происшествие, это опроверже-
ние всего моего предыдущего опыта, казалось, подобно огненным письменам
на валтасаровом пиру, пророчило мне грозную кару, и я впервые серьезно
задумался над страшными возможностями, которыми было чревато мое двойное
существование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112