мы проехали уже несколько
миль и оставленный позади город стал казаться незначительным бугорком на
равнине, когда внимание мое привлек, наконец, мой возница. Это был невы-
сокий, но хорошо сложенный деревенский парень с простоватым выражением
лица - точь-в-точь как его описывал доктор: очень подвижный и живой, как
ртуть, но абсолютно невоспитанный - таково было мое первое впечатление
(для многих оно так и оставалось неизменным). Помня о поставленном мне
условии, я немного удивился его несмолкаемой дружелюбной болтовне, смысл
которой было трудно уловить частью из-за скверной дикции, частью из-за
поразительного непостоянства мыслей. Правда, я и раньше встречал людей
подобного душевного склада: они, как и Фелип, живут только чувствами,
единственная пища для их ума - то, что в данную минуту попадает в поле
их зрения, они не способны по собственной воле переключить внимание с
одного предмета на другой. Слушая краем уха его болтовню, я подумал, что
так обычно говорят с седоками ямщики, ум которых большею частью ничем не
занят, а перед глазами нескончаемой вереницей проходят все одни и те же
дорожные картины. Но Фелип не принадлежал к их числу, по его собственным
словам, он был домосед. "Как хорошо, если бы мы были уже дома!" - воск-
ликнул он и тут же, увидав у дороги дерево, начал рассказывать, как од-
нажды, когда он проезжал мимо, на этом дереве сидела ворона.
- Ворона? - повторил я, изумленный этим неожиданным ходом мысли и ре-
шив, что ослышался.
Но Фелип был уже занят другим: склонив голову набок и наморщив лоб,
он напряженно прислушивался к чему-то. Грубо толкнув меня, он велел мне
молчать. Потом улыбнулся и покачал головой.
- Что ты там услышал? - спросил я.
- Да так, ничего, - ответил он и стал понукать мула криками, которые
громким эхом отдавались в горах.
Я пригляделся к нему. Он был на редкость хорошо сложен, легкий, гиб-
кий и сильный; черты лица правильные и приятные; только большие карие
глаза, пожалуй, не очень выразительны. В общем это был красивый юноша;
на мой взгляд, в его внешности не было недостатков, за исключением разве
очень смуглого цвета лица и некоторого излишка растительности - я не лю-
битель ни того, ни другого. Но особенно меня заинтересовал его интел-
лект. Я вспомнил, что доктор назвал его тронутым, и задумался над тем,
соответствует ли это истине. Тем временем дорога спустилась в глубокое
узкое ущелье, где с ревом и грохотом мчался горный поток, и весь распа-
док был наполнен шумом, мелкой водяной пылью и порывами ветра, сопровож-
давшего стремительный бег воды. Зрелище было внушительное; впрочем, до-
рога в этом месте была укреплена каменной стеной, мул уверенно шагал
вперед, и я не без удивления заметил, что лицо моего возницы побледнело.
Шум воды не был монотонен: он то затихал, как бы утомившись, то перехо-
дил в оглушительный рокот, когда пенистые бугры, рожденные на миг, в не-
истовстве набрасывались на каменные стены. Я заметил, что с каждым
яростным наскоком Фелип сильно вздрагивал, а лицо его становилось еще
белее; я вспомнил шотландскую легенду о злом речном духе Келпи и поду-
мал, нет ли в Испании схожего поверья.
- Что с тобой? - спросил я, повернувшись к нему.
- Страшно, - ответил он.
- Страшно? По-моему, это самое безопасное место на всей дороге.
- Сильно шумит, - проговорил он, и в его голосе прозвучал первобытный
страх. Я успокоился.
Мой возница умом был пятилетний ребенок. Ум его, как и тело, был под-
вижен и быстр, но развитие его остановилось много лет назад. С этой ми-
нуты я стал испытывать к нему нечто похожее на жалость. А болтовня его,
которую я слушал сперва снисходительно, скоро даже начала мне нравиться.
Около четырех часов пополудни мы распрощались с заходящим солнцем,
перевалили через хребет и стали спускаться по восточному склону; дорога
шла по ущельям в тени сумрачных лесов, голоса водопадов, уже не грозные
и оглушающие, а веселые и мелодичные, переговаривались друг с другом.
Настроение моего возницы, видимо, улучшилось, и он запел тонким, высоким
голосом; в песне его не было мелодии, но слушать его было приятно - так
поют птицы, естественно и непринужденно. Темнело, и я все больше подда-
вался очарованию этого безыскусственного пения, ожидая, что вот-вот пой-
му, о чем он поет, но так и не дождался.
- О чем ты поешь? - наконец спросил я.
- Ни о чем, - ответил он. - Пою - и все!
Особенно нравилось мне, как он повторяет через короткие промежутки
одну и ту же ноту. В этом не было однообразия, как могло бы показаться,
не было, во всяком случае, ничего навязчивого, пение его дышало той уми-
ротворенностью, какой воображение наше любит наделять строгую тишину ле-
са или неподвижную водную гладь.
Ночь опустилась еще до того, как мы выехали на плато. Скоро впереди
стал виден плотный сгусток темноты, и я догадался, что это и есть старый
замок. Мой провожатый соскочил с повозки и долго свистел и звал кого-то,
наконец откуда-то из темноты вынырнул старик крестьянин и подошел к нам,
держа в руке зажженную свечу. В ее слабом свете я различил большие свод-
чатые, окованные железом ворота в мавританском стиле. В одной из створок
Фелип отворил маленькую калитку. Старик увел куда-то мула с повозкой, а
мы с Фелипом вошли в калитку, и она затворилась за нами. При слабом мер-
цании свечи мы пересекли двор, поднялись по каменным ступеням, затем по
открытой галерее дошли до лестницы, которая привела нас наконец к дверям
большой полупустой комнаты, которая, как я догадался, была предназначена
мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112