Вот тогда на какой-то миг можно было принять этого простого дере-
венского парня за брата прекрасной дамы на портрете. Но эти вспышки
быстро проходили, и с ними вместе умирало сходство.
В первые дни мое общество составлял только Фелип, если не считать да-
мы на портрете. Хладнокровие мое может вызвать улыбку недоверия - ведь
Фелип был явно слаб рассудком и к тому же подвержен приступам необуздан-
ной ярости. Сказать по правде, первое время в его присутствии мне было
не по себе, но очень скоро я возымел над ним такую власть, что совсем
перестал его бояться.
Случилось это вот как. Фелип по природе был склонен к безделью и бро-
дяжничеству. Однако все свое время он проводил дома и не только прислу-
живал мне, но трудился каждый день в саду, или, вернее, на маленькой
ферме, которая находилась в южной части усадьбы. Ему помогал крестьянин
- тот, что встретил нас в день моего приезда, живший в полумиле от гос-
подского дома в простой хижине; из окна мне было видно, что из этих дво-
их Фелип работает куда больше, хотя время от времени он бросал лопату и
ложился спать под те самые деревья и кусты, которые окапывал; его
упорство и энергия, похвальные сами по себе, вызывали у меня тем большее
восхищение, что они не были врожденными добродетелями, и ему явно прихо-
дилось делать над собой усилие. Но, восхищаясь им, я не переставал спра-
шивать себя: что пробудило и поддерживает в этом слабоумном деревенском
парне такое непоколебимое чувство долга? Я спрашивал себя, до какой сте-
пени это чувство властно над его инстинктами. Возможно, это заслуга свя-
щенника. Но как-то священник при мне приехал в усадьбу. Пробыв около ча-
са, он уехал. Я видел приезд его и отъезд - я сидел неподалеку на бугре
и рисовал. Все это время Фелип неотлучно работал в саду.
Однажды, каюсь, я решил совратить Фелипа с пути истинного и, подкара-
улив его у калитки, без особого труда уговорил отправиться со мной на
прогулку. Был чудесный день. В лесу, куда я его повел, было зелено и
прохладно, упоительно пахло всеми запахами земли и леса, жужжали пчелы,
порхали над цветами бабочки. Здесь Фелип открылся мне с новой стороны:
он самозабвенно предавался веселому безделью, меня это даже немного сму-
щало, и в то же время он был так ловок и грациозен, что я глаз не мог
оторвать от него. Он скакал вокруг меня, как дикая коза, потом вдруг ос-
танавливался, смотрел кругом, прислушивался, - казалось, он пьет окружа-
ющий мир, как эликсир жизни; одним прыжком он взлетал на деревья и рас-
качивался на ветках, как обезьяна. За время прогулки он произнес всего
несколько ничего не значащих слов, но более беспокойного спутника (хотя
и очень приятного) у меня никогда не было: меня приводила в восторг его
простодушная радость, восхищала красота и точность движений. Быть может,
из легкомыслия и эгоизма я постарался бы ввести эти прогулки в обычай,
если бы судьба не позаботилась вмешаться самым жестоким образом. Фелип,
ловкий и быстрый, поймал на верхушке дерева белку. Он был далеко, но я
видел, как он спрыгнул с дерева и, присев, кричал от восторга, точно ре-
бенок. Его чистая, наивная радость умилила меня, я прибавил шагу, и
вдруг жалобный визг белки, как ножом, полоснул меня по сердцу. Я много
слыхал о жестокости мальчишек, особенно деревенских, и многое видел, но
то, что происходило сейчас перед моими глазами, привело меня в неописуе-
мую ярость. Я отшвырнул Фелина в сторону, вырвал из его рук несчастного
зверька и добил его, чтобы избавить от мучений. Затем повернулся к мучи-
телю и стал гневно упрекать его. Я не жалел эпитетов, и он все ниже
опускал голову; наконец я махнул рукой в сторону замка и велел ему не-
медленно убираться, потому что, сказал я ему, я хочу, чтобы рядом со
мной был человек, а не дикий зверь. Он бросился предо мной на колени, и
слова так и полились из его груди: он умолял меня простить его, забыть
то, что он сделал, поверить ему - речь его в этот раз была на удивление
связной.
- О, я буду стараться, - говорил он, - о капитан, простите Фелипа,
только на этот раз! Он никогда, никогда больше не будет вести себя, как
дикий зверь.
Я не подал виду, что его горячие мольбы тронули меня, но дал себя
уговорить и под конец в знак прощения пожал ему руку. В наказание я зас-
тавил его похоронить белку, и пока он рыл ямку, я говорил ему о красоте
этой маленькой лесной твари, о том, какие мучения она вынесла и как под-
ло и низко злоупотреблять силой.
- Послушай, Фелип, - говорил я ему, - ты действительно силен, но по
сравнению со мной ты так же слаб, как этот крохотный обитатель леса. Дай
мне руку. Тебе не вырвать ее из моей. А теперь вообрази, что я жесток,
как ты, и нахожу удовольствие в причинении боли. Я только чуть-чуть сжал
твою руку, и видишь, как тебе больно!
Фелип громко вскрикнул, лицо его стало серым, как пепел, и покрылось
мелкими каплями пота; когда я отпустил его, он сел на землю, качая руку,
стал дуть на нее и заплакал, как ребенок. Но урок не пропал даром: то ли
на него подействовало то новое понятие, которое он имел теперь о моей
силе, то ли его задело за сердце все сказанное мной, только его прежняя
привязанность сменилась собачьим обожанием и преданностью.
Здоровье мое тем временем быстро поправлялось. Замок стоял на возвы-
шении в центре каменистого плато, со всех сторон стесненного отрогами
гор; только с крыши, которую венчала сторожевая башня, был виден в рас-
щелине глубоко внизу кусочек равнины, который на расстоянии синел, как
море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112