в
ее речи была своя прелесть, она дышала тем безмятежным всеприятием, ко-
торым было проникнуто все ее существо. То она говорила о том, что очень
любит тепло (как и ее сын), то о цветах граната, то о белых голубях и
острокрылых ласточках, колыхавших в стремительном полете недвижный воз-
дух двора. Птицы волновали ее. Когда они, проносясь мимо, овевали прох-
ладой ее лицо, она вздрагивала, оживлялась, слегка приподнимаясь, - ка-
залось, наконец-то она пробуждается от оцепенения. Все дни напролет она
лежала, томно погруженная в себя, нежась и предаваясь лени. Ее несокру-
шимая удовлетворенность всем и вся поначалу раздражала меня, но посте-
пенно я стал привыкать к ее спокойному, отрешенному виду и даже отдыхал
душой, глядя на нее. Скоро я привык четыре раза в день - уходя на про-
гулку и возвращаясь - присаживаться к ней. Мы лениво говорили о чем-то -
о чем, не могу сказать. Мне стало доставлять удовольствие соседство это-
го вялого, почти растительного существования, ее глупость и красота уми-
ротворяли и забавляли меня. Я стал видеть в ее замечаниях недоступную
простому пониманию глубину, ее безграничное благодушие восхищало меня и
вызывало зависть. Возникшая симпатия была обоюдной; она радовалась моему
присутствию подсознательно, как радуется журчанию ручья человек, сидящий
на его берегу в глубоком раздумье. Не скажу, чтобы лицо ее при виде меня
светлело от удовольствия, ибо удовольствие было постоянно написано на ее
лице. Я догадался о ее расположении по более интимным признакам. Однаж-
ды, когда я сидел подле нее на мраморной ступеньке, она" вдруг потяну-
лась ко мне и погладила мою руку. Жест был мгновенный, и она тут же пог-
рузилась в полудрему, не успел я осознать, что произошло. Я быстро под-
нял голову и заглянул ей в глаза, но они смотрели, как всегда, бездумно
и отрешенно. Было ясно, что она не придала никакого значения этой мгно-
венной ласке, и я упрекнул себя за легкомыслие.
Внешность матери и более близкое с ней знакомство (если это можно
назвать знакомством) укрепили меня во мнении, сложившемся от общения с
сыном. Кровь этой семьи оскудела, по всей вероятности, от длительного
инбридинга. Ведь известно, что чванливая аристократия питает пагубное
пристрастие к кровным бракам. Вырождение не коснулось, однако, физичес-
ких качеств: красота и здоровье передавались из поколения в поколение
без изъяна, и лица моих хозяев вышли из-под резца природы такими же
прекрасными, как лицо, изображенное на портрете два столетия назад. Но
интеллект (это более ценное наследие) носил все признаки вырождения; фа-
мильная сокровищница ума опустела, и потребовалась здоровая плебейская
кровь погонщика мулов или горного контрабандиста, чтобы полуидиотизм ма-
тери превратить в инфантильную резвость сына. Однако из этих двоих я от-
давал предпочтение матери. Что касается Фелипа, мстительного и вместе
покладистого, порывистого и робкого, непостоянного, как бег зайца, то
мне он даже начал казаться носителем какого-то разрушительного начала. О
матери же я не мог сказать ничего плохого. Я заметил в их отношениях
враждебность и, не осведомленный до конца, как все зрители, поспешил
взять сторону матери, хотя по большей части именно она выказывала эту
враждебность. Иной раз, когда Фелип подходил к ней, у нее вдруг прерыва-
лось дыхание, а зрачки ничего не выражающих глаз суживались, как от
сильного страха. Все, что она чувствовала, легко читалось на ее лице, и
это затаенное отвращение очень занимало меня. Что могло породить его,
чем провинился перед ней Фелип?
Я провел в замке уже десять дней, когда с гор налетел сильный ветер,
неся с собой тучи пыли. Пыль поднимается с болотистых низин, зараженных
малярией, и ветер несет ее по горным ущельям через снежные отроги. Люди
с трудом переносят этот ветер: нервы взвинчены до предела, глаза засыпа-
ны пылью, ноги подкашиваются. Ветер слетел с гор и обрушился на дом с
завыванием и свистом, от которых разламывалась голова и болели уши. Он
дул не порывами, а постоянно, без отдыха, как мчится горный поток, не
затихая ни на минуту. Высоко в горах он достигал, вероятно, ураганной
силы, ибо время от времени где-то вверху оглушительно завывало и над да-
лекими - уступами поднимались столбы пыли, похожие на дым после взрыва.
Проснувшись утром, я еще в постели почувствовал какую-то тяжесть и
напряженность в воздухе. К полудню это ощущение усилилось. Тщетно я пы-
тался сопротивляться погоде, отправившись по обычаю на утреннюю прогул-
ку, - я был побежден неистовой, бессмысленной яростью бури, дух мой был
сломлен, силы иссякли, и мне ничего не оставалось, как вернуться в за-
мок, пышущий сухим жаром и облепленный вязкой пылью. Дворик являл собой
вид самый жалкий, солнца не было, оно лишь изредка прорывалось сквозь
тучи пыли; ветер буйствовал и здесь - гнул деревья, срывал цветы и хло-
пал ставнями. Сеньора ходила в своей нише взад и вперед, щеки у нее
раскраснелись, глаза горели, мне показалось, что она что-то шепчет, как
человек, охваченный гневом. Я обратился к ней с обычным приветствием, но
она резко махнула рукой и продолжала ходить. Погода вывела из равновесия
даже это безмятежное существо. Поднимаясь к себе по лестнице, я меньше
стыдился своей слабости.
Ветер дул весь день. Я сидел у себя в комнате, пытаясь читать, или
вскакивал и ходил по комнате из угла в угол, прислушиваясь к разбушевав-
шимся стихиям. Наступил вечер, у меня не было даже свечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112