- Я? - воскликнул антиквар. - Я - и любовь! Да у меня времени на это
не было, и сегодня я не намерен его тратить на всякий вздор. Берете вы
зеркало?
- Куда нам спешить? - возразил ему Маркхейм. - Стоим, беседуем - это
так приятно. Жизнь наша коротка и ненадежна, зачем бежать ее приятнос-
тей, даже столь скромных, как эта? Надо цепляться за всякую малость, ко-
торую можно урвать у жизни, как цепляется человек за край обрыва над
пропастью. Если вдуматься, так каждый миг нашей жизни - обрыв, крутой
обрыв, и кто сорвется вниз с этой крутизны, тот потеряет всякое подобие
человеческое. Так не лучше ли отдаться приятной беседе? Давайте расска-
жем каждый о себе. Зачем нам носить маску? Доверимся друг другу. Как
знать, быть может, мы станем друзьями?
- Мне осталось сказать вам только одно, - проговорил антиквар. - По-
купайте или уходите вон из моей лавки!
- Правильно, правильно, - сказал Маркхейм. - Хватит дурачиться. К де-
лу. Покажите мне что-нибудь еще.
Антиквар снова нагнулся, на сей раз чтобы положить зеркало на место;
реденькие белесые волосы свесились ему на глаза. Маркхейм чуть подался
вперед, держа одну руку в кармане пальто; он расправил плечи и вздохнул
всей грудью, и сумятица чувств проступила у него на лице: страх, ужас,
решимость, упоение и физическая гадливость, - и под мучительно вздернув-
шейся верхней губой блеснули зубы.
- Может, вот это вам подойдет? - сказал антиквар, и, когда он стал
выпрямляться, Маркхейм бросился на свою жертву сзади. Длинный, как вер-
тел, кинжал сверкнул в воздухе и ударил. Антиквар забился, точно курица,
стукнувшись виском о полку, и бесформенной грудой рухнул на пол.
Время заговорило в лавке десятками негромких голосов - и степенных,
неторопливых, как подобало их почтенному возрасту, и дробно стрекочущих
наперебой. Хитросплетения этого хора отсчитывали своим тиканьем секунду
за секундой. Но вот громкий топот мальчишки, пробежавшего по тротуару,
примешался к этим более тихим голосам, и Маркхейм, очнувшись, вспомнил,
где он находится. Он в страхе огляделся по сторонам. Свеча стояла на
прилавке, ее огонек с торжественной мерностью покачивался на сквозняке,
и от этого чуть приметного движения вся лавка полнилась бесшумной суе-
той, и все в ней колыхалось, как взбаламученное море: покачивались высо-
кие тени, густые пласты тьмы вздымались и опадали в ритме дыхания, лица
на портретах и у фарфоровых божков меняли выражение и подергивались
зыбью, точно отражаясь в воде. Внутренняя дверь лавки стояла приотворен-
ная, и длинная полоска дневного света указующим перстом протягивалась в
этот стан теней.
Полный страха, блуждающий взгляд Маркхейма вернулся к телу его жерт-
вы, которая лежала съежившись и в то же время словно распластавшись на
полу и казалась до невероятия маленькой и, как ни странно, еще более
жалкой, чем при жизни. В своей убогой, ветхой одежонке, в этой нелепой
позе антиквар стал похож на кучу опилок. Минуту назад Маркхейм боялся на
него посмотреть, а оказалось - вот только и всего! И тем не менее под
его взглядом эта охапка заношенной одежды и лужа крови начинали обретать
весьма выразительный голос. Вот так оно будет лежать; некому привести в
действие хитроумные пружинки этого тела или управлять чудом движения -
так ему и придется лежать до тех пор, пока его не обнаружат. Обнаружат!
А тогда что? Тогда эта мертвая плоть так возвысит свой голос, что он
разнесется по всей Англии и отзвуки погони наполнят весь мир. Да, мерт-
вый, живой ли, он все еще враг. "Было время, когда у жертвы череп раз-
мозжен, кончался человек, и все кончалось" [9], - вспомнилось ему, и
мысль его сразу ухватилась за это слово: время! Теперь, после того как
дело сделано, время, остановившееся для жертвы, обрело огромное, безот-
лагательное значение для убийцы.
Эта мысль все еще владела Маркхеймом, когда сначала одни, потом дру-
гие - в разном темпе, на разные голоса, то густые, как у колокола на со-
борной колокольне, то звонко отстукивающие начальные такты вальса - часы
начали отбивать три пополудни.
Внезапный говор стольких языков, нарушивших безмолвие, ошеломил Марк-
хейма. Он заставил себя прийти в движение среди зыбких теней, которые
обступали его со всех сторон, и со свечой в руке заходил по лавке, обми-
рая от страха при виде своих беглых отражений, возникавших то тут, то
там. Эти отражения, точно скопище шпионов, замелькали в богатых зеркалах
- английской, венецианской и голландской работы; глаза Маркхейма встре-
чались с собственным шарящим взглядом, звуки собственных шагов, хоть и
приглушенных, будоражили окружающую тишину. И пока он набивал себе кар-
маны, разум с томительным упорством твердил ему о тысяче просчетов в его
замысле. Надо было выбрать час затишья; надо было позаботиться об алиби;
не надо было убивать ножом; надо было действовать осмотрительнее и
только связать антиквара и засунуть ему в рот кляп; или же, напротив,
проявить большую смелость и убить заодно и служанку - все надо было де-
лать по-иному. Мучительные сожаления, непрестанная тягостная работа мыс-
ли, выискивающая, как изменить то, чего уже не изменишь, как наладить
другой, теперь уже запоздалый ход, как заново стать зодчим непоправимо
содеянного. И рядом с этой работой мысли безжалостные страхи, точно кры-
сы, снующие на заброшенном чердаке, поднимали бурю в далеких уголках его
мозга: вот рука констебля тяжело ложится ему на плечо - и нервы его дер-
гались, как рыба на крючке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112