То, что вы собираетесь
сказать, должно быть очень личным. Может, вы стыдитесь этого вашего
чувства. Это говорит вам о чем-нибудь, Робин?
Я откашливаюсь.
- Ты это точно подметил, Зигфрид.
- И что же вы хотите сказать? Можете сказать это?
Я бросаюсь, очертя голову:
- Ты чертовски прав, могу! Очень просто! Очевидно! Я чертовски
старею!
Так лучше. Когда трудно сказать, просто скажите. Это одна из тех
вещей, что я узнал в те далекие дни, когда трижды в неделю изливал свою
боль перед Зигфридом, и это всегда действовало. И, сказав, я чувствовал
себя очищенным - ну, не счастливым, проблема все-таки не решена, но клубок
зла вышел из меня. Зигфрид молча кивает. Смотрит на карандаш, который
вертит в руках, ждет, чтобы я продолжил. А я знаю, что худшее позади. Я
знаю это чувство. Хорошо помню по тем прежним бурным сеансам.
Теперь я не тот, что тогда. Тот Робин Броадхед испытывал сильнейшее
чувство вины, потому что оставил любимую женщину умирать. Теперь это
чувство вины давно исчезло - и помог мне в этом Зигфрид. Тот Робин
Броадхед так плохо о себе думал, что не верил, что кто-то может отнестись
к нему хорошо, и у него было мало друзей. Теперь они у меня есть - не
знаю. Десятки! Сотни! (О некоторых из них я собираюсь вам рассказать). Тот
Робин Броадхед не мог принять любовь, а я уже четверть века состою в
прекрасном браке. Так что я совсем другой Робин Броадхед.
Но кое-что никогда не меняется.
- Зигфрид, - говорю я, - я стар. Я скоро умру, и знаешь, что больше
всего меня выводит из себя?
Он поднимает взгляд от карандаша.
- Что, Робин?
- Я недостаточно взрослый, чтобы быть таким старым!
Он поджимает губы.
- Не хотите ли объяснить это, Робин?
- Да, - говорю я, - хочу. - Кстати, дальнейшее совсем легко, потому
что я немало об этом думал, прежде чем вызвать Зигфрида. - Я думаю, это
связано с хичи, - говорю я. - Дай мне закончить, прежде чем скажешь, что я
спятил, ладно? Как ты помнишь, я принадлежу к поколению, открывшему хичи;
мы росли среди разговоров о хичи; у хичи было все, чего не было у людей, и
они знали все, чего не знают люди...
- Хичи не были такими совершенными, Робин.
- Я говорю о том, как казалось нам, детям. Хичи были страшные, мы
пугали друг друга, что они вернутся и возьмут нас. И больше всего - они
нас настолько опередили, что мы не могли с ними соревноваться. Немного
вроде Санта Клауса. Немного как те насильники-извращенцы, которыми нас
пугали матери. Немного как Бог. Ты понимаешь, о чем я говорю, Зигфрид?
Он осторожно отвечает:
- Я могу узнать эти чувства, да. Такое происходило со многими людьми
вашего поколения и позже.
- Верно! И я помню, что ты однажды сказал мне о Фрейде. Ты сказал,
что он говорил: ни один человек не может считать себя подлинно взрослым,
пока жив его отец.
- Ну, в сущности...
Я прерываю его.
- А я отвечал тебе, что это вздор, потому что мой отец был настолько
благоразумен, что умер, когда я был еще маленьким ребенком.
- О, Робин. - Он вздыхает.
- Нет, слушай меня. А какова самая главная фигура отца? Как мы можем
вырасти, если Наш Отец, Который В Центре, все еще там, и мы не можем даже
добраться до него, не говоря уже о том, чтобы ударить старого ублюдка?
Он печально качает головой.
- Отцовские символы. Цитата из Фрейда.
- Нет, я серьезно. Неужели ты не понимаешь?
Он серьезно говорит:
- Да, Робин. Я понимаю, что вы имеете в виду хичи. Это правда. Я
согласен, что это проблема для человеческой расы, и, к несчастью, доктор
Фрейд о такой ситуации никогда не думал. Но мы сейчас говорим не о
человечестве, а о вас. Вы меня вызвали не ради абстрактной дискуссии. Вы
вызвали меня, потому что несчастны, и сами сказали, что виноват неизбежный
процесс старения. Поэтому давайте сосредоточимся на том, что мы можем.
Пожалуйста, не теоретизируйте, просто скажите, что вы чувствуете.
- Ну, я чувствую себя, - сдаюсь я, - чертовски старым. Тебе этого не
понять, потому что ты машина. Ты не знаешь, каково это, когда зрение
подводит, на обратной стороне ладони появляются темные старческие пятна, а
лицо свисает ниже подбородка. Когда нужно сесть, чтобы надеть носки: если
встанешь на одну ногу, то упадешь. Когда всякий раз забываешь дни рождения
и думаешь о болезни Альтсхеймера, а иногда не можешь пописать, когда
хочется. Когда... - Но тут я остановился. Не потому что он прервал меня;
просто он выглядел так, будто готов слушать бесконечно долго, а какой во
всем этом прок? Он подождал немного, чтобы убедиться, что я кончил, потом
терпеливо начал:
- В соответствии с медицинскими записями, ваша простата заменена
восемнадцать месяцев назад, Робин. Неприятности в среднем ухе легко...
- Подожди! - закричал я. - Что ты знаешь о моих медицинских записях,
Зигфрид? Я отдал приказ, чтобы эта информация была закрыта!
- Конечно, Робин. Поверьте, ни одно слово из нашего разговора не
будет доступно ни для одной из остальных ваших программ, вообще ни для
кого, кроме вас. Но, конечно, у меня есть доступ к банкам информации,
включая ваши медицинские записи. Могу я продолжить? Стремечко и наковальню
в вашем ухе легко заменить, и это решит вашу проблему равновесия. Замена
роговицы положит конец начинающейся катаракте. Остальные проблемы чисто
косметические, и, разумеется, не будет никаких трудностей с добыванием
молодых тканей. Остается только болезнь Альтсхеймера, и, откровенно
говоря, Робин, я не вижу у вас никаких ее признаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97