"Подъем, Витюша, пробил и твой час!.." Так вот, когда я,
как сомнамбула, вышел на обрывистый берег Червонного моря, я так и подумал:
"Спокойно, Тюхин, без паники! Будем считать, что и это -- сон".
Тот, кто должен был стать, по моим расчетам, чайкой по имени Джонатан, все в
том же своем крякутно-рекрутском обличии стоял, устремляя взор в даль, на краю
Горбатого Камня. Внизу вскипали розовые, как портвейн, волны. Вечерело. На
багряном закате громоздилась титаническая, кудлатая, как основоположник
марксизма, туча.
Пушечно громыхнуло. Упругое эхо запрыгало по волнам.
-- Безумец, о безумец! -- повернув ко мне разбитую в кровь голову, воскликнул
чающий Высоты. -- Он все-таки решился дать последний бой Тсирхитне! Ах, да не
туда же вы смотрите, молодой человек! Вон там -- на зюйд-зюйд-весте!
Боевой корабль, почти вертикально задрав орудия главного калибра, палил в
надвигающееся страшилище.
-- Это "Варяг"? -- спросил я.
-- Это флагман "Ефрейтор Е."! -- по-военному четко ответил стоящий над
бездной.
-- Герой!
-- Самоубийца!..
-- Но ведь здорово же?!
-- Погибельно!.. Смотрите, смотрите -- в него опять попало!
Пораженный молнией ракетоносец задымился.
-- Это что, это уже Война? Та самая?..
Ответа я не расслышал. Накренясь, героический крейсер ударил из всех стволов
прямой наводкой. Грохот был такой, словно сам Враг Человеческий, перенятым у
меня, Тюхина, способом, то бишь -- бухая кулачищем -- тщился положить этот
райский мирок на дикую музыку военного противостояния. Когда убийственная
какофония на мгновение смолкла, я представился.
-- Тюхин, -- скромно сказал я, протягивая руку рвущемуся в бой усачу.
-- Могутный-Надмирской. Судя по экипировке, вы из бывших? Бизнесмен?
-- Предприниматель, -- уточнил я. -- Предпринимаю отчаянные попытки выжить в
экстремальных условиях.
Наползавшая с моря Тсирхитна выхаркнула черную молнию. Грянул гром. О, это была
какая-то странная, слишком уж эмоциональная, что ли, туча. Она болезненно
реагировала на каждое удачное попадание в нее: съеживалась, отсверкивалась
злобными косоприцельными молниями, непрерывно при этом клубясь и видоизменяясь.
И вот, когда в самое подбрюшье ее угодила ракета, туча разверзлась, словно
исполинская, искаженная запредельной болью пасть, а как только это чудовищное
хавало сомкнулось, я к ужасу своему увидел над собой всемирно-историческое, в
полнеба Лицо, уже смертельно больное, с тяжелым, в самую душу устремленным
исподлобным взором, как на том знаменитом фотоснимке, черно-белом, сделанном в
Горках...
-- Но это же не она, это -- Он! -- волнуясь, воскликнул я.
-- У Зла не бывает рода!
-- И племени!..
-- И уж тем более -- племени... Ага, крейсерок, кажется, тонет!
Па-астаранись!..
И я отпрянул, и вовремя: он чуть не сшиб меня красным крылом дельтаплана. Миг
-- и усатый камикадзе, низринувшийся в пучину, взмыл, подхваченный воздушным
потоком! И полетел, полетел!.. Только не чайкой, о нет, не чайкой, а
совсем-совсем другой литературной птицей. И возглас, который он издал, ложась
на крыло, лишь подтвердил это впечатление.
-- Пусть сильнее грянет буря! -- продекламировал из подоблачья
Могутный-Надмирской.
-- Господи, спаси и помилуй нас, трижды проклятых! -- прошептал я.
И в этот миг вспыхнуло! И жалкое солнце ослепло! И белое стало черным, а тайное
-- явным. Земля вдруг всколыхнулась и погибельно ушла из-под ног. Божий мир
сатанински перекривился и стал опрокидываться. "Как, и я лечу?! Зачем, куда?!"
-- обмирая, подумал Тюхин, и это было последнее, о чем он успел подумать...
Тонущий крейсер с поднебесной высоты казался каким-то невзаправдашним,
матросики, сыпавшиеся с его бортов в розовые волны, игрушечными. "Ну да, ну да,
ведь это же сон", -- успокоил себя чудом спасшийся. Крылатый конь Пегас,
волшебно подхвативший его всего лишь за миг до гибели, летел вдоль берега.
Тюхин сидел верхом, судорожно вцепившись в гриву, и седые волосы его стояли
дыбом от встречного ветра. В ушах звенело. Мимо проносились жалкие ошметья
разодранной атомом Гадины. Вблизи они были серенькие, как клочья тумана,
безликие и напрочь лишенные какого-либо смысла.
Чудом удержавшийся на плаву флагман, выиграл бой. "Но не войну, увы, не войну!"
-- ища глазами дельтаплан, подумал Тюхин.
Слева было море, справа, за скифской ковыльной степью, -- рассветные горы. Это,
должно быть, с них стекала рассекшая полуостров надвое река -- изгибистая,
стремительная, вся в перекатах и бурунах. Вода в этом трансфизическом Салгире
была ярко-алая, как кровь из горла чахоточника. "Так вот, вот почему оно такое
розовое, -- догадался Тюхин. -- Бог ты мой, а какого же еще цвета может быть
море, в которое впадают такие реки?!"
Тюхин снизился.
В дьявольском компоте пурпурной стремнины мелькали трупы, обломки разбитых
вдребезги плавсредств, могильные кресты, обезображенные ужасом лица утопающих.
Судя по всему, и в горах шла схватка. Беспощадная, до полной и безоговорочной
победы.
"И вечно! И где бы мы, окаянные, ни были, куда бы не устремлялись! О, неужто же
хорошо только там, где нас, тюхиных, по счастью еще не было?!" -- И только он
подумал об этом, как где-то совсем близко, прямо под ним, застрочил
"калашников", хлопнула граната.
Высекая искры подковами, она скакала вдоль берега на белом арабе -- голая,
одногрудая, как древняя обитательница здешних легендарных мест, стреляющая от
живота короткими очередями. Тот, в кого пыталась попасть Иродиада, находился на
другом берегу кровавой реки. Злобно посверкивая пенснэ, он отстреливался из
именного браунинга. Враг только что переплыл реку, а посему был окровавлен с
ног до головы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72