Являвшая собой некую таинственную третью силу безжалостная
ночная бестия воспользовалась ситуацией. Практически неуязвимая для пуль, почти
бесшумная, она совершала налеты на штабы и командные пункты враждующих армий,
похищая выдающихся военачальников, страшные вопли которых раздавались потом из
ее чудовищного, свитого на крыше Большого Дома, гнезда. До рассвета порой не
смолкал хриплый торжествующий кашель.
-- И куды ж мы только ей, пропадлине, не целили! -- сокрушался простодушный
Щипачев, -- и в самый глаз, как белке, и в это, ну которое сердце!
-- Нету у них, гадов, сердца! -- помню, сказал я. -- Вот потому и живучие
такие, можно сказать -- бессмертные...
-- Эвона! -- подивился Щипачев.
Отбив очередную вылазку опившихся фиксажем мандулистов, мы связались со Штабом
по телефону.
-- Тюхин, хер моржовый, ты, что ли?! -- возликовала Даздраперма. -- Жди на
крыше... На крыше, кому говорю!.. Сейчас высылаю транспорт! Так что готовься,
душа из тебя вон!.. Как это к чему? Я ж тебе, выползку, русским языком говорила
в "поливалке": шире жопы, Тюхин, все одно не перднешь! -- и загоготала,
шпалопропитчица.
По черному ходу мы перебежками поднялись на чердак. Крыши над домом не было, от
нее остались одни, торчащие как ребра скелета, стропила. Внизу мерцали
бертолетовые вспышки перестрелок. За Смольным полыхало зарево. Хакал ротный
миномет. Глядя с высоты, Щипачев вдруг расчувствовался, неловко махнул рукой.
"Эх, -- сказал он, -- красота-то какая, товарищ Тюхин, в кавычках, понятное
дело! А я ведь третьего дня застрелиться хотел!.." И он всхлипнул. Да и у меня,
признаться, от этого зрелища захватило дух. Как в песне, падая, светилась
ракета и никакого Города, в сущности, уже и не было. Снегом, милосердным
снегом, как саваном, прикрыл Господь руины моей памяти. И пусто было, и
призрачно. И где-то под ногами, на Кирочной, поскуливал замерзающий раненый.
-- И вообще! -- сморкаясь, заключил Щипачев.
И я тоже отчего-то задергался, махнул рукой -- эх, елки зеленые! -- и вытащил
свои золотые, швейцарской фирмы "Мозер", и от лица службы наградил его за
проявленную стойкость и мужество.
-- Вона ведь как! -- только и вымолвил, пошатнувшийся от счастья Щипачев.
Ждать пришлось недолго. О нет, не трескучий вертолетишко прислала за мной
заботливая Даздраперма Венедиктовна! Медленно вращаясь и гудя, с темных небес
Войны спустился гипергравитационный штурмовик типа "летающая тарелка",
классически сфероидальный, с опояской рдяномигающих огней по обводу. Вспыхнул
прожектор.
-- Ну, товарищ Тюхин! -- заслоняясь, воскликнул мой сообщник. -- Да что же это
за день за такой?! -- И он весь аж запрокинулся и, козырнув, отрапортовал в
высоту:
-- Здравия желаем, дорогой и любимый товарищ С.! От всей души проздравляем вас
с успешным перелетом через вражеские позиции!.. Папиросочки, извиняемся, у вас
закурить не найдется?
Трансформаторно зудящий корабль с гордым именем на борту -- "Дембель
неизбежен!" опустился еще ниже. Раздался четкий, как пароль, отзыв:
-- Папырусучек "бэлумурканал" нэт, есть цыгарэтка "мальбуро"!
Я вздрогнул. Я вытаращился.
-- Не может этого быть! -- непроизвольно вытягиваясь в струнку, прошептал я. --
Нет, это сон, мираж, фата моргана! -- не поверил я, и как всегда ошибся.
Самый что ни на есть натуральный, Он стоял на капитанском мостике той самой
хреновины, которую у нас, на Земле, называют НЛО, и одна рука Его была на
поручне, а другая у лба, и Он смотрел на меня, придурка, с-под ладони --
коренастый, циркульно расставивший кавалерийские свои полу-бублики в надраенных
до лунного сияния хромачах, до смертного вздоха незабываемый, конопатый,
говнистый, гонявший меня в хвост и в гриву за неподшитые подворотнички, за
разгильдяйство, разговорчики в строю и за все такое прочее, рыжий, курнявый, в
вечно заломленной на затылок фуражке, которую он, по слухам, не снимал даже на
ночь, сволочь, гад, кусок, дундук, макаронник, бывший мой старшина батареи --
дорогой товарищ Сундуков, Иона Варфоломеевич, каковой, царствие ему небесное,
целых два с половиной года только и говорил мне: "Я из тебя еще сделаю
человека!.."
Господи, даже по прошествии тридцати лет меня прошиб холодный пот!
-- Кутурый из вас Тютькын? -- неповторимо укая, вопросил человек, страх и
уважение к которому я пронес через всю свою тюхинскую жизнь.
Я сделал три шага вперед. Четко. По-военному.
-- Воынская спэциальность? Звание? -- спросил товарищ старшина.
-- Старший радиотелеграфист. Рядовой.
Щипачев испуганно ахнул.
-- Не узнаете? Германия. Карибский кризис. Ну я еще вам в сапог нассал...
Вспоминаете? М. моя настоящая фамилия.
-- Ну ту, шу ты эм, так это и невууруженным глазум выдно, -- узнавая, пробурчал
И. В. Сундуков. -- Чэго дубылся, кэм стал?.. Как, гувурышь, твуя фамылия,
рядувуй Мы?
-- Так точно! -- подтвердил я. -- Рядовой М. Он же Эмский, он же -- Тюхин.
Слышали такую песню "Доля"?
-- Дуля?! -- удивился Иона Варфоломеевич. -- Кукая такая дуля?
Пришлось мне этому сундуку с клопами исполнить свою жутко популярную в народе
песню. Потом другую, про армию. Я ему, долбоебу, прочитал даже коротенький
отрывочек из "Химериады" и тут его, кажется, проняло. Товарищ старшина харкнул
с высоты птичьего полета и сокрушенно произнес:
-- Ну я жэ гувурыл, гувурыл, шу чэлувэка из тэбя, рудувуй Мы, нэ получытся!..
Уж не знаю, что бы я ему, гаду, ответил на это, но хлопнул, бля, выстрел,
стоявший рядом с сигареточкой в руке полоротый мой друг и боевой соратник
товарищ Щипачев как-то странно вдруг всплеснул руками, охнул, задохнулся, как
от восторга, и упал, елки зеленые, навзничь, обливаясь героической кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72