.. -- начал было я, но имя нового друга и наставника так и застряло у
меня во рту. Ричарда Ивановича рядом уже не было. Он словно бы улетучился, этот
странный Ричард Иванович. Только ирреально-розовая пыль вилась над вечерним
асфальтом.
-- Ну, это уже булгаковщина какая-то, -- прошептал я.
Глава седьмая
Грабеж среди белой ночи

Невеселая мыслишка посетила меня той ночью на Саперном. "Травиться и стреляться
уже бессмысленно, -- подумал я. -- Жить против хода дальше -- еще глупее, ибо
лично мне, Тюхину, эта самая обратная перспектива не сулила ничего
утешительного. Ну, в лучшем случае, Колыму. Что делать? -- подумал я, стоя по
иронии судьбы под мемориальной доской Мамина-Сибиряка, автора так и не
прочитанного мной романа "Золото".
"Что делать, Эмский, неконвертируемый ты мой?" -- безрадостно вопрошал я себя,
и ответа на этот извечный русский вопрос у меня, Финкельштейна, не было.
И тут смятенная тюхинская душа моя заговорила на разные голоса, как это уже
случилось однажды -- в больнице Скворцова-Степанова.
-- Может напиться, мужики, а? -- неуверенно спросил трезвенник Эмский.
-- Где, на какие шиши?! -- тоскуя, вздохнул этот вечно во всем сомневающийся
алкаш Тюхин.
-- Свинья грязи найдет, -- сказал афористический Финкельштейн. И как всегда
оказался, подлюка, ближе всех к истине.
Фантастическое, уму непостижимое видение предстало взору моему, когда я подошел
к улице Восстания. Я даже -- на всякий пожарный -- глянул поверх очков (а ну,
как мерещится?), но нет -- это был не обман зрения, а самый что ни на есть
настоящий пивной ларек! -- один из двух знаменитых, стоявших здесь некогда
спина к спине "сиамских близнецов" -- и он, несмотря на самое невозможное время
-- было уже заполночь -- фунциклировал!..
И уж что совершенно доканало всех троих -- даже очереди не было...
"Не может быть!" -- не поверил прибавивший ходу Тюхин. Он рысцой перебежал
пустынную улицу, и, сунув голову в амбразурку, хрипло осведомился:
-- Пиво есть?
Занавесочка дернулась, возникла фанерная табличка. "Онли хард карренси" --
прочитал по-английски Тюхин. Эмский вытаращился и глуповато, как все поэты,
вопросил: -- Это как это?..
-- А так, бля! -- скрежетнул вставной челостью побледневший Тюхин. -- Они,
пидоры, по ночам что хотят, то и делают! -- и чуть не зажмурился от бессильной
злобы и простонал, как бывало в камере, -- У-у, суки позорные!..
Финкельштейн промолчал. Он наморщил свой не шибко большой, но довольно-таки
смекалистый лоб и вдруг сунул обе руки в карманы пальто. Того самого, пропади
оно пропадом, однобортного...
-- Что, паспорт?! -- испугался Эмский.
Финкельштейн, все так же молча, вывернул подкладку и -- вы знаете --
оказался-таки опять абсолютно прав, ибо в левом кармане она и обнаружилась --
искомая прореха...
-- Что и требовалось доказать! -- снисходительно заключил этот, извините за
юмор, Витохес-Герцл.
Остальное было делом техники. Трясущимися пальцами Тюхин прощупал полу и...
замер.
-- Ну... что? -- задохнувшись, спросил Эмский.
-- А то! -- подмигнул ему Финкельштейн и, деловито сопя, выудил на свет Божий
металлический -- с орлом -- доллар.
-- Кружку! -- хлопнул монетой о прилавок поездивший по заграницам Эмский.
-- Таки -- две! -- поправил его Финкельштейн.
-- Это самое... Три, бля! -- вскричал Тюхин. -- Нет -- четыре!..
Внутри "сиамского близнеца" захоркал пивной кран. Высунулась огромная, с
рыжими, как у Афедронова, волосами на пальцах, рука с кружкой. Родимой такой,
стеклянной, наполненной по самую рисочку!
-- И шапочка розовой пены была у нее набекрень! -- прошептал уже развязавший в
уме стихотворец Эмский.
Вобщем, когда я допил восьмую, этот рыжий облом предложил мне расписаться в
ведомости. Мол, я -- такой-то такой-то, причитающуюся мне сдачу получил
полностью. Я пошатнулся и, тупо таращась, пересчитал. Вышло 99.998 рублей 24
копейки. Я заказал еще одну кружку.
Поскольку "сиамские близнецы" располагались под самой стеной районного
вендиспансера, я, по заведенному здесь обычаю, терпеливо выждал сорок секунд --
ибо столько и выдерживали в нашем питерском климате бледные спирохеты -- я
отсчитал в обратную сторону от сорока до единицы и выпил эту девятую,
последнюю, так же как и все прочие, -- залпом, ни разу не переведя дух. Я допил
ее -- последнюю свою в жизни кружку -- и осоловело остолбенел.
Господи, такой гомерической отрыжки у меня никогда не было! В соседнем доме --
второй этаж, третье от угла окно -- стекло разлетелось вдребезги! Конечно, не
исключено, что произошло это в результате попадания шальной пули, но такие
совпадения, как вы сами понимаете, малоправдоподобны.
Амбразурка в пивном ларьке захлопнулась. "Ну и хрен с тобой! -- кренясь от
счастья, которое меня так и распирало, подумал я. -- Вот уж теперь-то я точно
упьюсь, бля, в усмерть!.."
Без двух рублей сто тысяч лежало в кармане этого моего коротковатого в рукавах
пальтуганчика. Итальянского, елки зеленые, с хлястиком, но теперь уже о трех,
бля, пуговицах...
Обратной дороги, даже если б я каким-то чудом нашел ту дверь, для меня уже не
существовало.
-- Ну и хрен с ним! -- пошатнувшись, сказал я вслух. И заплакал. А
отплакавшись, потащился в гастроном -- туда, на Радищева, сразу, елки зеленые,
за угол. Вперед -- по Саперному. Все быстрее, бля, и быстрее... Последние до
ближайшей подворотни метры я уже бежал!..
Силы небесные, какое это все-таки счастье, когда успеваешь в самое последнее
мгновение! От мучительного облегчения я пристанывал и покачивался. Я
запрокидывал голову, приподнимался на носки, а оно все лилось и лилось...
И даже когда нечто твердое, не сулящее ну ничего хорошего, ткнулось мне вдруг в
спину, я и тогда не смог остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72