..
-- Переживает, -- одними губами вымолвил я.
-- И тоже, заметьте, одни-одинешенька! Худенькая такая, грустная...
Я встряхнул головой:
-- Ху-уденькая?! Минуточку-минуточку, вы это о ком?
-- Ай-ай-ай, Тюхин, что значит -- о ком?! Да о ней же, Тюхин! О той, которая
вот уже три месяца ждет вас по адресочку, записанному в вашем паспорте...
Сердце мое забилось, губы пересохли.
-- В па... в паспорте?! -- довольно-таки натурально изумился я. И, якобы
волнуясь, полез в карман, хотя, ну конечно же, догадался о каком таком
таинственном адресочке шла речь и в уме повторил его, незабвенный, самим
Афедроновым в меня вколоченный. И вот я вынул свою "ксиву" и, полистав
странички, -- батюшки-светы! -- обнаружил на одной из них, как раз на той
самой, где обычно ставится штемпелек ЗАГСа, -- едва заметную, полустершуюся уже
карандашную, рукой Кузявкина, запись: в экстраординарных случаях:
Салтыкова-Щедрина 32/34, прямо под арку, второй этаж, звонок с красной
пупочкой.
-- Нет, это надо же! -- сдвинув со лба на нос розовые очки, почти артистично
восхитился я. Но тут, елки зеленые, как раз шлепнули второго бегуна. И уж
этого-то паренек в кожане срезал первой же пулей!
-- Молодцом! -- одобрил Ричард Иванович, правда, непонятно кого.
Я посмотрел на Р. И. Зоркого -- долго так, пристально и, сам не понимаю почему,
вдруг тяжело вздохнул и... сознался:
-- Знаете, а ведь я там, на Литейном, сказал им, что вы совсем не слепой...
-- То есть, что называется, ...м-ме... стукнули?
Я покаянно потупился.
-- Эх, Тюхин, Тюхин, -- глядя в небо, сказал Ричард Иванович, -- с вами...
м-ме... не соскучишься. Эка невидаль -- стукнули!.. А я по-вашему, тогда, на
Суворовском, в райсобес, что ли, побежал звонить?! Ведь и я, душевный вы мой,
сообщил про вас... м-ме... куда следует. То бишь, как вы изволите
квалифицировать, -- настучал-с!.. Так что -- квиты-с!.. -- И Ричард Иванович
Зоркий снял свои черные очки и этак небрежно принялся протирать их платочком.
Господи, мороз прошел по моей чудом не содранной коже! На том месте, где у
нормальных людей были глаза, а у таких, как товарищ майор Бесфамильный,
фломастерные нолики -- на том самом месте я увидел два незаживших еще, стянутых
суровой ниткой шва -- этаких, знаете, по-интеллигентски-неумелых, сикось, как
говорится, накось, с необрезанными кончиками. И вот он, сучий потрох, протер
несусветные свои окуляры, надел их, и обняв меня за плечо, сказал:
-- Эх вы, тюха-матюха, Антроп неверующий!.. А ведь как оно там, в Евангелии?
Стучите, товарищи, и вам?..
-- И вам... откроют, -- непослушными губами досказал я.
И он хохотнул козлячьим своим хохотком, торкнул меня локоточком:
-- Да откроют, откроют, такой вы сякой, уж будьте уверены! А то ведь как-то не
по-людски получается: дамочка ждет, время -- идет.
И он, построжав лицом, посмотрел на часы, обыкновенные такие, типа
"Электроники". Только цифры на них, как перед ракетным стартом, отстегивались в
другую сторону: девять... восемь... семь... шесть... И вот он посмотрел на эти
необыкновенные часики и без тени улыбки на лице произнес:
-- Вижу, Тюхин, третьим глазом вижу предначертанное! Ви-ижу! -- простирая руку,
воскликнул он. -- Вижу кабинет с моей личиной на стене! Вижу чей-то непомерный,
бледный чей-то лоб, а на нем роковые словеса, Тюхин: мене, текел, упарсин...
Вы... м-ме... Библию-то читали?
В животе у меня предательски забурчало.
-- Читал, -- сглотнув слюну, еще раз сознался я. -- А причем здесь пир
Валтасара?
-- А притом, друг мой, -- скорбно ответил он, -- а притом, голубь вы мой
сизокрылый, что приказ о моем аресте подписан как раз... м-ме... сегодня, то
бишь 17-го июня 1948 года, причем ровно, -- и он снова глянул на часы, -- ровно
пять минут назад! -- вот так он и сказал мне, Ричард Иванович Зоркий,
слепец-провиденциалист, боец незримого фронта. -- Так что -- пора, Тюхин! --
сказал он и, вставая, хлопнул руками по коленям. -- Пора, пора!..
От потрясения у меня выпала вставная челюсть.
-- Но за фто, за фто?! -- вскричал я.
-- Что значит "за фто"?.. Ну, скажем, за потерю сугубо секретных ключей... Да
вы, касатик, не переживайте, пустое все это! -- успокоил мой слепой друг. --
Днем раньше, днем позже, какая... м-ме... разница? Главное, что -- финита! А
времени, Тюхин, осталось в обрез: только-только собраться -- кружка, ложка,
зубная щетка, заветный томик... м-ме... Кушнера. Ну и, разумеется, уничтожить
компромат: шифры, списки, ваучеры, спекулятивную тушенку...
-- О Господи! -- простонал я, засунув челюсть на место.
Никогда не забуду этого его электрического вздрога:
-- Вы это как -- всерьез или к слову?.. Ну про Бога, про Господа? Вы что --
верующий?
И уж совсем было открыл я рот, чтобы сказать всю правду, как на духу, но опять,
опять, елки зеленые, тот самый, сидящий во мне на стреме, что было сил
скомандовал моим же идиотским голосом: "Молча-ать! Та-ти-ти-та!..". И я сам же
себе, не раскрывая рта, ответил: "Да молчу, молчу, елки зеленые!..".
Дунул ветер. От церкви пахнуло афедроновским формалинчиком. Невидимый звонарь
на колокольне начал неумело вызванивать полузабытую мелодию партийного гимна. И
чтобы молчание мое не выглядело совсем уж подозрительно, я сказал, лишь бы
что-то сказать:
-- Выходит, -- сказал я, -- выходит, все повторяется, Ричард Иванович? И вожди,
и постановления?.. Так это что же, выходит, и... и Отечественная война?.. И
Финская?..
-- Да вы что, не материалист, что ли? -- удивился он.
-- И... и... и тридцать седьмой год?! -- последнее слово я выкрикнул так
громко, что у меня даже голос подвихнулся.
Колокольный перезвон смолк на полузвуке. Шарахнув дверью, на крылечко собора
выбежали товарищи в габардиновых плащах.
-- Рича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72