-- испуганно шепчу я.
-- Отс-ставить разговорчики!..
Шуршит плащпалатка, брякает амуниция. Мамочка моя милая, да она же...
раздевается!
-- Минуточку, минуточку!.. Даздраперма Венедиктовна, но я же это... В том
смысле, что Идея же Марксэновна... Ой, что это вы делаете?!
-- Ты... ты почему еще в штанах?! -- дыша страстью, шипит она. -- А ну -- сорок
пять секунд отбой!..
Надо ли говорить, что я по-армейски беспрекословно подчиняюсь! Летят на пол
куртельник, камилавочка... Со штанами заминка. Веревочка, которой я, страшно
исхудав, стал подпоясываться в концлагере, героически срезанная мною с
флагштока на плацу, вражеская бечевочка, как на грех не развязывается.
-- А ч-черт!
Сверкнув зубами, она хищно нагибается. В поясе отпускает.
-- Ну где, где он там у тебя?..
-- Ой... в смысле -- о-о!.. А нравственность?! Как же быть с нормами
нравственности, Даздраперма Вене...
-- Р-равняйсь! -- подминает она. -- Сми-рна!.. И чтоб -- как штык!.. Чтобы --
стойко, несгибаемо!.. Слы-ыши-иишь?! И чтоб -- не рыпаться! А то тут один...
рыпнулся... ф-фу!.. так я его вот этими вот... вот!.. вот это я понимаю!.. вот
этими... ру... ка... ми!.. я сама... сама! Я сама, Тюхин!.. У-ууу!.. Ф-фу!..
Отстань, дай отдышаться... А ну кончай! Кончай, кому говорят!.. Ты что, сдурел,
что ли?! А ведь я ему, гаду, тоже говорила: кончай, Георгий, играться с огнем,
измены не потерплю!.. Ой!.. Ой, Тюхин, не балуй, у меня там запалы ввинчены...
Жорка, -- сказала я, -- задушу, если чего, вот этими вот руками!.. Ух!..
-- Неу... -- зеваю я, -- неужто изменил?.. Это кому, это тебе-то?!
-- Кабы мне, Тюхин! Кабы только мне! Ну дала бы разок-другой в глаз для
отстрастки и помирились бы по-свойски, по-супружески...
-- По-супружески?.. Ты это про кого, Даздрапунчик?!
-- Про Мандулу, про Жорку, а то про кого же?!
-- Про Ма... О!.. О, Господи! -- я падаю на пол.
-- Вот и я, Тюхин, чуть в обморок не брякнулась! Он ведь что, он ведь, вражина,
Родине изменил!
-- Ро... Господи, Господи!..
-- Да ты не бзди, Тюхин, -- приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
-- Убила?
Даздраперма гоготнула:
-- И в землю закопала! А тебя, дристуна, и убивать не буду -- сам когда-нибудь
подорвешься: у меня там противотанковая... Слы-ы-шишь?!
...обхвативши голову, постанывая, мучась угрызениями. Господи, Господи!.. Где
я?.. Что это за спиртягу она мне подсунула?.. И почему так темно?.. О-оо!..
Я щелкая позолоченной, с гравировочкой: "Д.В.П. от Г.М." -- зажигалочкой.
Лестница, дверной звонок с красной пупочкой, медная табличка. Рядом с дверью,
на коврике, свернувшись клубочком, спит верный Шипачев. Я перевожу дух...
Ну что, Тюхин, гад, сволочь, подонок ты этакий, -- звонить?
Сердце колотится, как дурак в сундуке.
Ну?..
Я нажимаю на кнопку.
Я припадаю здоровым ухом к дверной щели, стараясь расслышать торопливую
побежечку, родной топоточек. Господи, как я мечтал об этой минуте там, на
жестких нарах концлагеря. Сейчас дверь приоткроется, встрепенутся серые (в
меня, в Тюхина!) глазенки и он (она?) радостно закричит в тьму коммунального
коридора: "Мама, мама! Наш папка в фронта вернулся!..", и обнимет за левое
колено, шалунишка...
О-о!..
И вот шаги... Бренчит цепочка, клацает задвижечка... Уже на полусогнутых, уже
готовый привычно сорваться на колени, я замираю... Дверь открывается --
Господи, Господи. Господи!.. -- и она, моя Идея Марксэновна, вся зареванная,
опухшая -- нос картошечкой -- поддерживая обеими руками несусветный, как из
книги рекордов Гиннеса животище, -- пеняет мне, аморальному чудовищу:
-- Ну где, где тебя черти с утра носят?!
Ноги у меня дрожат, подкашиваются. Дыхание со свистом вырывается из сожранных
окопным туберкулезом легких.
-- С утра, -- хватаясь за косяк, шепчу я, и вскрикиваю, как безумный, и падаю
на беднягу Шипачева...
Примерещилась Ираида Ляхина. Голая, потрясающая стержнем, она проскакала мимо
на запаленном Афедронове с криком: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".
Следом пошел снег. Кружась и перепархивая, с неба сыпались серебристые, на лету
превращавшиеся в пепел, доллары.
Я проснулся в холодном поту и, растолкав Идею Марксэновну, во всем повинился
перед ней.
-- Все мы не без греха, -- гладя мою седую голову, вздохнула она, и в свою
очередь созналась, что если уж и была утром на Литейном, то никак не в женской
консультации.
Так произошло покаяние.
Потом я рассказал ей про сон и спросил к чему бы это?
-- Должно быть к Победе, -- подумав, сказала моя хорошая. -- К нашей, Тюхин,
Победе -- всемирно- исторической, скорой и безоговорочной!
В коридоре упал тазик. Мы замерли, прислушиваясь...
В эту же ночь я, Тюхин, Виктор Григорьевич, одному мне известным способом
преодолев участок государственной границы под кодовым наименованием "Дверь",
обманом и лживыми посулами склонил свою тогдашнюю сожительницу Шизую, Идею
Марксэновну, к дезертирству.
Глава шестнадцатая
Райская жизнь при отягчающих обстоятельствах

Когда попугай заорал: "Аве, Марусечка!" -- она чуть не упала в обморок.
-- Тюхин, -- тяжело повиснув на мне, прошипела Идея Марксэновна, -- откуда он
знает мое настоящее имя? Это кто -- это апостол Петр?..
-- Это Петруша, он -- птица.
-- Райская?..
Увы, моя хорошая вбила себе в голову, что умерла. Взволнованная, в белой
тунике, сшитой из двух простыней, она всплеснула руками, пытаясь воспарить над
неведомой действительностью. Задетая рукавом, китайская ваза покачнулась -- и
бац! -- упала на пол. И тут из сада в холл, скользя когтями по паркету, влетел
охламон Джонни. Обезумев от восторга, он кинулся на Идею Марксэновну -- с
подвывом, с причмоками, слюнявя и писаясь. Он вспрыгнул к ней на руки, как Папа
Марксэн в Таврическом саду, и лизнул ее в губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72