Пьяненький с утра пораньше букинист торговал моей
"Химериадой". "Бычки! Бычки!" -- базланила торговавшая окурками местная мадам
Стороженко.
И вообще -- при ближайшем рассмотрении Шарашкин рынок оказался вдруг самым что
ни на есть марсельским. Сразу за торговыми рядами, похотливо похлюпывая,
покачивались прогулочные яхты чеченских миллионеров. Крикливая толпа пестрела
гризетками и кокотками. Формалинчиком и не пахло. Напротив -- пахло о'де
колоном и чем-то еще, навеки памятным, чем были пропитаны розовенькие
салфеточки, которыми воспользовалась одна моя марсельская знакомая. Случайная,
разумеется. На прощанье я ей сказал: "Ты это, ты хоть адресочек дай, на всякий
случай..." Куда там! Вжикнула молнией, хохотнула, фукнула в лицо колумбийской
"беломоринкой" -- о-ля-ля, Виктор! И вот я разжмуриваюсь, а она, шалашовка,
опять поправляет как ни в чем ни бывало свои кружевные чулочки. "Вот так
встреча!" -- говорю я, хлопая ее по тощей заднице. И она подскакивает, как
ошпаренная, хлопает бесстыжими своими глазищами: "Уот даз ит мин?!" Как будто
ничего такого между нами и не было. Будто это и не я вовсе прямо из родного
аэропорта рванул к знакомому врачу проверяться!.. Я смотрю ей прямо в
переносицу, в лоб и эта курвочка наконец-то не выдерживает, дает слабину,
искажается растерянной улыбочкой: о-ля-ля! Ага, проняло-таки! Узнала, мочалка
нечесанная!.. Что-что?! Сколько-сколько?! Сто франков? Пардон-мерси,
мадмуазель! Экскузе, как говорится, муа! Мы уже однажды получили свое
удовольствие...
А если б вы знали, как я обрадовался, когда увидал этого хмыря с лотком на
лямке. Опять живого, опять целого и невредимого.
-- Здорово, покойничек! -- радостно воскликнул я.
Глаза у Померанца воровато забегали:
-- Так вы, значит, вопрос ставите -- покойничек... А аргументы есть? Ах, нету!
Тогда какой же вы гуманист после этого?!
-- Что верно, то верно, -- согласился я, -- гуманист из меня, из Тюхина,
аховый. Лимончики у тебя, козла, имеются?
Померанец обиженно поджал губы.
-- Ассортимент перед вами.
Ассортимент проходимца был столь же убог и подозрителен, как и уровень его
социально-политического самосознания. В наличии имелись всего лишь три вещи:
пластмассовая вставная челюсть, паспорт гражданина СССР и большая серая
пуговица. Я ее сразу узнал. И схватил!
-- Ты где, корзубый, мою четвертую пуговицу взял? -- давясь от злобы, прошипел
я. -- На Литейном?
-- Вот какая постановочка! -- оживился профессиональный провокатор. -- Значит,
вы заявляете, что эта пуговица ваша?
-- Моя!
-- А зубной протез, случайно, не ваш?
-- Тоже мой!
-- Та-ак! Так вы, стало быть, вопрос ставите!.. Может, и паспорточек ваш? -- и
с этими словами он, сардонически ухмыляясь, щелкнул своим длинным покойницким
ноготочком по документику. В запале полемики я купился. Я взял его в руки,
открыл и остолбенел от неожиданности. Грустная, усатая, с большими, как
турецкие маслины, глазами и узеньким лбом физиономия глянула на меня с
фотографии. И вот еще какой знаменательный факт выяснил я, ошалело листая
липовую ксиву. Родились мы с владельцем рокового, черт знает откуда взявшегося
в моей квартире пальтеца -- год в год, месяц в месяц, день в день -- 20-го
октября 1942 года! Мало того, в графе "национальность" в паспорточке, вопреки
очевидности, значилось -- "русский". Сглотнув невольный комок, я уже собрался
было бережно спрятать его запазуху, но скорый на руку коробейник опередил
меня.
-- Ну уж нет уж! -- выхватив у меня драгоценную реликвию, окрысился он. --
Может, скажете и фотоснимочек ваш?
И тогда я взял его, гада, за яблочко и сказал:
-- А то чей же?!
Он пригляделся ко мне повнимательней и уже не был столь категоричен:
-- Ну, вообще-то, если налепить усы, брови... ежели атропинчику в глаза, ну и
лоб -- кувалдочкой...
-- Отдай! -- прохрипел я.
-- Не могу -- он казенный. Вещественное доказательство.
-- Тогда продай.
-- Ах, так вы вопрос ставите, -- встрепенулся торгаш. -- А раз так, раз имеет
место попытка подкупа при исполнении -- два миллиона!
-- Чего, рублей?
Подлец Померанец даже обиделся:
-- Ну уж не карбованцев же!..
Сошлись на двадцати протомонгольских тугриках.
-- Пережиток рыночной системы! -- скрипнул зубами я.
-- А ты -- валютчик! -- пробормотал он, воровато озираясь и пряча.
Мы с ним разошлись, как разведчики после конспиративной встречи -- в разные
стороны, быстро и не оглядываясь. Он -- прямиком в черный, без номерных знаков,
фургон, причем дверь Померанцу, как я увидел в витринном зеркале, открыла
большая волосатая ручища, -- он, аферюга, на доклад к начальству, а я дальше --
за лимончиками, за извечно дефицитными цитрусовыми, которыми здесь, в райской
стране Лимонии, что-то и не пахло.
-- Лимоны есть?
-- Лимонов нет, есть "Это я -- Эдичка!" Э. Лимонова.
-- Почем?
-- "Лимон" штука.
-- Щас как залимоню!..
-- Ша!.. Ша!.. Тогда берегите свои нервы, читайте труды по лимнологии!
-- По чему, по чему?
-- Люди, та налейте ж вы ему лимонаду, он перегрелся на климате!
-- Граждане, читайте стихи поэта В. Салимона, благотворительно воздействующие
на лимфатическую систему!
-- Держите его, он климактериальный!
-- Лимбом его, лимбом! И в -- Лиму!
-- На Калимантан!
-- Пардон!.. Сорри!.. Звыняйте, дяденьку!.. Иншульдиген!..
-- Ты шо, сказывся, чи шо?!
И вот я мечусь, как угорелый, по Шарашкиному рынку моего детства -- натыкаюсь,
наступаю на чьи-то ноги, извиняюсь, отругиваюсь. И он в ответ матюгается,
хохочет, расступается, как Дыраида, дыхает сивухой, смыкает по карманам -- где
он, где мой документик? во сюда его, в носок! -- он галдит, гакает, шарахает
мне кулачищами по горбу -- тысячесудьбый, тысячесмертный послевоенный рынок,
где ведро абрикосов стоило рупь, а человеческая жизнь -- и того дешевле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72