-- Владимировичем, Тюхин, Вла-ди-ми-ровичем! -- мягко поправил меня товарищ
майор и вдруг взявшись за сердце, попросил у Кузявкина валидол.
Я помог ему сесть на табуретку, после чего товарищ Бесфамильный сказал, снимая
черные свои очки дрожащей рукой:
-- Что ж вы, Виктор Григорьевич, раньше-то?.. А-а?!
И он вдруг всхлипнул и мелко, как моя прабабушка-цыганка затряс вдруг плечами,
а я, пользуясь случаем, опрокинул в рот услужливо налитую мне Афедроновым
рюмку, а потом еще три, потому что глаз, как таковых, у товарища майора под
очками не оказалось. Вместо них я увидел две, нарисованные фламастером, буквы О
или, если хотите, -- два нуля, что, как вы сами понимаете, не могло не
взволновать меня до глубины души.
И тут появился спирт "Рояль"...
Пил я не закусывая, как Бондарчук в фильме "Судьба человека".
После третьей бутылки звезды на погонах моих новых товарищей заблистали
светлей, а кровь, бля, ускорила свой бег по еще до конца не вытянутым из меня
жилам...
А когда они все позасыпали, фашисты проклятые, я шариковой ручкой написал на
огромном лбу Кузявкина: "О, поднимите же ему веки, как поднимают шторы в
шпионских фильмах беззаветно заработавшиеся контрразведчики! =
Доброжелатель".
Потом случилось что-то еще... И еще... Подробностей, увы, не помню, как-будто
их и не было...
Ну, смутно припоминаю, как на крыше Большого дома с выражением декламировал
Суркова. Пел с Афедроновым песню, в припеве которой были слова: "Вчера воскрес
товарищ С."...
Психиатра помню. Седенький такой, в пионерском галстуке, все меня, козел,
шприцом кольнуть норовил...
И уж конечно, век не забуду амбала А. Ф. Дронова. Это ведь он на спор перешиб
мне ребром ладони загипсованную ногу, каковую сломал я, упав все с той же
кагебэшной крыши...
В общем, в памяти осталась какая-то совершеннейшая чушь. Да и надо ли об этом,
потому как совсем уж вскоре, ну месяцев через шесть после рецидива, меня под
руки ввели в кабинет к товарищу Бесфамильному, и он, крепко, как чекист
чекиста, поцеловав меня, произнес:
-- Поздравляю вас, Тюхин! С сегодняшнего дня вы свободны!..
-- Это в каком это смысле? -- растерялся я.
-- Фарт вам такой, Тюхин, выпал, -- хмуро пояснил младший подполковник
Кузявкин, очередной мой завистник и недоброжелатель. -- Хотя будь моя воля, я
бы лично шлепнул вас как ренегата и жидомасона!..
-- Да это он шутит, шутит! -- украдкой показав Кузявкину кулак, расцвел
Бесфамильный. -- Пришел праздник и на вашу улицу, дорогой вы наш сотрудник и
человек!
-- Это что, это по случаю... Воскресенья?..
-- Какого еще такого воскресенья? -- искренне удивился товарищ майор. -- По
воскресеньям мы, спасибо товарищу Левину, уже давным-давно не работаем. Лет уж
этак сорок пять, с Великой Ноябрьской Реставрации. Нет, дорогуша, амнистия вам
вышла по случаю семидесятилетия другого нашего великого Вождя и Учителя...
-- Ио... Ионы Варфоломеевича? -- не выдержал я.
Мои следователи переглянулись, а меня, придурка несчастного, на радостях
понесло:
-- Но позвольте! -- воскликнул я. -- Насколько мне помнится, семидесятилетие
гениального Творца и Продолжателя, Светоча всех времен и народов торжественно
отмечалось в 1949 году. Не хотите ли вы сказать...
-- Какая память! -- перебив меня, восхитился Бесфамильный. -- А еще, Афедронов,
говорят, что от нас если уж и выходят, то -- дураками. Ну, конечно же, конечно
же, в сорок девятом, бесценный вы наш мусульмано-фундаменталистский сионист!..
Позапрошлый год какой у нас был? -- пятьдесят первый. Прошлый -- пятидесятый.
Ну уж а нынешний, само собой разумеется, -- сорок девятый. Это же -- Время, с
неба вы наш свалившийся! Время, Тюхин, каковое необратимо, как мозговая
патология!..
-- И ты, Филькинштамп, -- шутливо погрозил мне генерал-адъютант А. Ф. Дронов,
-- ты повернуть вспять колесо нашей Истории лучше не тщись: грыжу наживешь!
-- Вот-вот! -- засмеялся товарищ майор, -- а то еще и посмешней конфуз выйдет!
-- и он с помощью губ довольно-таки мастерски изобразил какой такой грех может
со мной приключиться.
(И опять же -- если б только мог знать!.. О-о!..)
Ну что дальше... Дальше мне вернули пальто. Да, да -- то мое, с хлястиком,
однобортное. Только почему-то без четвертой пуговицы...
А младший подполковник Кузявкин, брезгливо морщась, вручил мне паспорт. Как и
прежний -- с гербом СССР, но уже на имя Финкельштейна, Витохеса-Герцла.
-- Зачем?! -- взвился было я. Но товарищ Бесфамильный лично помог мне засунуть
его во внутренний карман пальто. И еще этак похлопал меня по плечу и,
подмигнув, сказал:
-- Значит, так надо, Тюхин!
А потом он же вынул из сейфа очки. Правда, не с темными, как у них у всех, а с
розовыми стеклами. И опять же -- дорогой товарищ майор собственноручно надел их
мне на глаза.
-- Ну вот! -- отступив на шаг, сказал он. -- Вот теперь вы, Тюхин, совсем наш
человек!..
Ах, ну и конечно же, мы еще разок выпили по этому случаю! На этот раз Афедронов
мне наливал исключительно пепси. После третьей, когда мы стоя запели "А годы
летят, наши годы, как птицы летят", я, улучив момент, поинтересовался-таки у
товарища майора, что же-таки сталось с Ираидой Прокофьевной Ляхиной и моим,
извиняюсь, Пегасом? Увы, увы -- сведения оказались самые неутешительные.
Изменницу Родины Ляхину И. П., как доверительно сообщил мне товарищ
Бесфамильный, еще два года назад приговорили к расстрелу за связь с чеченской
разведкой, а что касается Пегаса, то этого моего, как выразился товарищ майор,
"выродка" они, сволочи, пустили на твердокопченую колбасу для ихних же
спецпайков...
Я не знаю что бы со мной было, если б не Афедронов, под шумок наполнивший мой
бокал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72