"Господи! -- схватившись за голову, как старик Бэзил, вскрикивал я,
-- ну, а я, я что говорил?!" И стонал, качая головой. И бессильно, как после
объятий Констанции, оседал в кожаное профессорское кресло. И смотрел в небеса,
на самую полную в мире луну. И шептал, шептал безысходно: "Увы, не вняли..."
Прочитанное произвело на меня такое впечатление, что я, Тюхин, сидя под
портретом Божественного Лемура, поклялся сразу же по возвращении домой -- буде
таковое состоится -- снять с антресолей проклятый портфельчик Кондратия -- да,
да, чего греха таить, было! каюсь! -- сунул его туда от греха подальше, после
того, как невменяемого парторга понесли из моей квартиры в такси, -- так вот,
снять Комиссаровский "дипломат" с моим идиотским заявлением о выходе и к той
моей совершенно скоропалительной, необдуманной фразе: "Прошу не считать меня
коммунистом" -- приписать: "...и демократом тоже!".
И еще одно, конечно же, не самое главное, но все же. В рукописи было черным по
белому написано, что это его не самое оригинальное имечко -- Марксэн не имело
ни малейшего отношения ни к Марксу, ни к Энгельсу. В переводе со
старо-лемурианского оно значило то же самое, что и мое -- Тюхинское --
ПОБЕДИТЕЛЬ! Вычитав это, я, признаюсь, заплакал от счастья...
Итак, Книга Книг безвозвратно погибла. На всякий случай, я посмотрел страничку
на свет, но ни признаков тайнописи, ни водяных знаков на ней не обнаружил. Лишь
отпечатки трех пальчиков -- миниатюрных, явно не мужских, с такими знакомыми,
не раз целованными дактилоскопическими извивчиками...
-- Марксюсь, где ты? -- почти по-чеховски грустно вопросил я.
Раздался тягостный вздох. Услышавший мой безответный зов, призрак старика
Бэзила приблизился и указал глазами на потолок. Взор его был полон безутешного
горя.
-- Где?.. В спальне?.. На чердаке?!
Он кивнул и, спрятав лицо в ладонях, затряс старческими плечами.
Сломя голову я взбежал наверх.
Она висела на балке -- худенькая, в съехавшей с левого плечика комбинашечке --
старенькой такой, розовой. Вместо веревки Идея Марксэновна Шизая-Прохеркруст
воспользовалась кожаным поводком, на котором я выгуливал нашего общего
любимца.
Я зарыл ее в саду, в клумбе с петуньями.
Перепархивали снежинки. В Белом Санатории на горе, посверкивая саблями, гуляли
гайдамаки.
-- А бретелечку она, сучка, так и не пришила! -- глухим от слез голосом сказал
я Бэзилу.
Больше в этом сраном Раю делать мне было нечего.
Глава двадцатая
Дорогой и любимый товарищ С.

Металлически отсвечивающий сфероид, зависший над Кирочной на уровне крыши дома
¹ 32/34, садил из всех бортовых лазеров по угловому дому на
Маяковской. Именно оттуда, из окна на пятом этаже и прозвучал роковой,
оборвавший жизнь бедняги Щипачева выстрел. Он лежал рядом, откинув голову на
кирпичную кладку чердачного перекрытия. От ослепительных вспышек орудийных
залпов взблескивали его зубы, стекла черных очков, аккуратные стальные подковки
на подошвах кирзачей. Он улыбался, как живой. Крыши над зданием не было.
Ирреально-веселый дымок от сигатеты "Мальборо", которую Щипачев держал в руке,
виясь, устремлялся в ночное небо, впротивоход выпавшимся оттуда редким хлопьям
радиоактивного пепла. Из кармана ватника, золотясь, свисала цепочка. Вздохнув,
я потянул за нее. Антикварные часы знаменитой швейцарской фирмы "Мозер" тикали,
как ни в чем не бывало...
Ах, как он, чудак, обрадовался моему внезапному возвращению из Задверья!
-- Товарищ Тюхин! Вернулись! -- просиял бессменный часовой, лежавший на кухне у
амбразуры. -- Ну, наконец-то! Горячо проздравляю вас с выполнением опасного
боевого задания!.. Ой!.. Айн момент!..
И Щипачев, припав щекой к прикладу ППД, дал длинную очередь по закопошившемуся
в уличных потемках противнику.
-- Вот так и живем! -- отирая лоб, сказал мой верный телохранитель. -- Третий
месяц держу круговую оборону. Товарищ Даздраперма Венедиктовна так мне и
сказали: "Вернешься без эфтого героя в кавычках, разжалую в генералиссимусы!"
-- Он шмыгнул носом. -- Тридцать пять календарных лет беспорочной службы,
бытовая неустроенность, лишения, четыре контузии -- и на тебе!.. Эх, товарищ
Тюхин, товарищ Тюхин! Я ведь не жалуюся, просто обидно!..
Массируя в очередной раз ушибленное об холодильник колено, я огляделся.
Грустное зрелище являла собой профессорская квартира. Стена, выходившая на
Кирочную, обрушилась. Сквозь продырявленную снарядом дверь в светелочку моей
сожительницы тянуло гарью.
-- Тут у нас не соскучишься, -- пояснил Щипачев. -- По три штурма за день. А
вчерася -- так и вовсе газы пустили! "Тю-юхин, -- орут, -- сдавайся, мы тебя за
Зловредия Падловича всем полком обожать будем!"
Я ощутил тяжелый холодок трофейного браунинга в кармане.
-- А вы что, товарищ Тюхин, вы нашего товарища Зверию порешили?..
В наступившей тишине стало слышно, как где-то в стороне Литейного взрыкивал
дизелями танк. Что-то гиблое, неслыханное мною ранее, тяжело кашляло, да так,
что позвякивала серебряная ложечка в стакане, забытом на холодильнике.
-- Она, -- прошептал Щипачев, -- птица Феликс!.. А вы что, вы и не знаете?! Эх,
товарищ Тюхин, товарищ Тюхин, и откудова такая тварь на наши головы! Крылья,
как у черта, шастает стервия по ночам и все дохает, дохает!..
Из последующих слов Щипачева я выяснил, что жуткая, видом напоминавшая
доисторического птеродактиля тварь появилась в Городе в самый разгар Великой
Конфронтации, когда уже вовсю шли кровопролитные сражения. Питер пылал.
Противоборствующие стороны попеременно торжестовавали свои пирровы победы. Уже
погиб Эрмитаж, а на Таврический дворец, оплот невесть откуда взявшегося
диктатора Мандулы, какой-то отчаянный даздрапермист сбросил с воздушного шара
вакуумную бомбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72