Я, как молодой,
подпрыгнул на бегу.
Господи, ты свидетель! Если чего и боялся я в своей тюхинской жизни
по-настоящему, так это куда-нибудь опять опоздать!.. Дело в том, что однажды я
уже опоздал самым роковым, самым фатальным образом. Я, Тюхин, как и все мои
сверстники, опоздал вовремя родиться! Увы, такие эпохальные события, как
революция, борьба с врагами народа, война, целинная эпопея, космический триумф
-- все эти события произошли без меня и только некоторые из них оставили
зарубочки на моем, мало-помалу деревенеющем с годами сердце. От одной только
мысли, что я не успею еще к одному шапочному разбору, у меня перехватывало дух,
а глаза так и метались по лицу в поисках ориентиров и рекомендателей. Хуже
всего мне было в те мгновения, когда взор натыкался на часы. "Неужто опять
опаздываю?!" -- ужасался я, торопясь дописать очередной шедевр. И представьте
себе -- предчувствие меня не обманывало. Какой-нибудь Кондратий Комиссаров
опять опережал меня! А посему, когда у Сытного рынка я мельком глянул на свои
до удивления правильные, у меня просто полезли на лоб глаза. Я даже, грешным
делом, подумал, что хваленая фирмб остановилась! Но в том-то и дело, милые вы
мои, что часики тикали. "Роллексы" шли, правда, шли они как-то совершенно не
по-нашему: за одну ихнюю секунду я, в принципе уже далеко не спортсмен, успевал
пробегать черт знает сколько!..
Именно тогда, во время этого ненормального забега, меня впервые ошарашила
пронзительная догадка. "А что если, -- лихорадочно подумал я, -- что если они
нашли способ регулировать не только, скажем, рынок, но попутно -- и время на
его регулировку отпущенное? Как, к примеру, рождаемость, или прицел на маузере,
или те же -- шут их побери -- импортные часики?.. Ну ведь не мог же я, товарищи
дорогие, пролежать пластом один год и двадцать девять дней ни разу --
подчеркиваю -- ни разу! -- не поднявшись в туалет ну хотя бы по малой нужде! И
ведь это после того, как громила Афедронов откорректировал не только мои глаза,
но и, разумеется, почки... А из этого следует, -- продолжал размышлять я на
бегу, -- из этого со всей очевидностью следует, что кому-то очень нужно, чтобы
я, Тюхин я этакий, обязательно, всенепременно, кровь из носу -- но успел на
свидание с Вовкиным-Морковкиным... Ну ведь логично же, а, Тюхин?..
Увы, с логикой у меня всегда были нелады.
На углу Некрасова и Греческого меня взяли. О, если бы на Литейный, если бы!..
Меня взяли в действующую армию.
Там же, в скверике с памятником поэту мести и печали я прошел ускоренный курс
переподготовки. По окончании мне вручили новехонький "стингер" и отправили на
фронт, в район Псковско-Нарвской дуги. Ну и задали же мы им жару под
Кингисеппом!.. Потом начались неудачи. Окружение, контузия, плен... Не буду
утомлять вас печальными подробностями. Да я и сам, честно сказать, мало что
помню из-за контузии. Ну -- допросы, бараки... Дожди... Помню, как у этого
рыжего, забыл фамилию, вышибло последний ахнарик. Он нагнулся к моей
зажигалочке прикурить, а она, пуля, -- бац! -- и ни головы, ни курева, потому
как пуля оказалась какая-то особенная, чуть ли не с атомным зарядом. Вот тут
меня и повредило. Потом был госпиталь, побег... Хорошо помню: смурное чухонское
утро, проселочная дорога в соснячке, полуторка с нашими номерами. Шофер попался
боевой, забинтованный с ног до головы, даже глаз не видно. Я его, падлу, сразу
же узнал. По запаху!
-- Поди, крепко запаздываю, товарищ генерал-адьютант? -- спросил я.
-- Полковник, Тюхин, полковник! -- поправил меня дорогой товарищ Афедронов. А
на мой дурацкий вопрос отвечать и вовсе не стал, просто наддал газу.
И так, молча, мы ехали до самого Питера, а потом и по нему, такому, Господи,
разбабаханному, такому не такому, что просто слов нет!..
-- Эх! -- глухо сказал сквозь бинты товарищ полковник. -- Эх, Тюхин, да что же
они, гады, с тобой наделали. Аж плачешь, как баба! Ну ничего, ничего -- мы тебя
еще подрегулируем!.. -- и он, сволочь, хохотнул и так шарахнул меня, Тюхина, по
спине, что я вышиб башкой лобовое стекло.
От сотрясения снова пошли мои несусветные "роллексы". Я глянул на них и
сказал:
-- Неужто все-таки опаздываем?!
И тогда товарищ Афедронов дал мне дружеский совет:
-- А ты поднажми, ты бегом, бегом, власовец ты этакий! -- И вытолкнул меня из
кабины на повороте, все у того же, на углу Некрасова и Греческого, скверика.
Я упал, вскочил... И побежал, побежал вприхромочку -- худющий такой, в розовых
очечках без стекол -- вылетели, когда жахнуло, -- в такой полосатой,
концлагерной такой -- меня ведь и не переодевали, только шапочку для ансамбля
выдали -- в такой неизбывной моей пижаме...
Вдогонку кричали "стой!"", грозили военным трибуналом, стреляли даже, но мне,
предателю Родины, все уже было нипочем. Легкими, пружинящими скачками я несся
вперед, навстречу новым своим злоключениям...
Глава тринадцатая
В августе сорок шестого

По Суворовскому я бежал уже с факелом в руках. Передала мне его как эстафетную
палочку вездесущая Перепетуя.
-- Бежи, дорогой, -- задыхаясь, сказала она. -- Теперича только на тебе,
неизбежного, и надежа!..
Хлопнул выстрел. Я что есть сил побежал, а все, стоявшие по обе стороны, -- по
правую и по левую -- в едином порыве замахали руками, флажками, флагами,
флажищами, флажолетами, флаконами, белыми букетиками флердоранжа, каковые были
ни чем иным, как цветами померанцевого дерева. В воздух полетели чепчики!
И вот что удивительно -- все они, стоявшие повдоль, ну практически -- все, как
один -- были в точно таких же очках и пижамах, как я. И в чепчиках. В круглых
таких, из полосатого пижамного материала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72