.. трудящимся.
И пятится, пропуская, весь этакий местами полупрозрачный, как хищник из фильма
со Шварценеггером, с тросточкой под мышкой, заметьте, -- черной.
А они и в самом деле идут, смутные, как привидения, тени -- и слева, и справа и
прямо -- сквозь меня, стоящего посреди тротуара, поперек движения. Вот еще один
смутнопросвечивающий, в белой каске, с карабином на плече -- еще один идет
прямо на меня, лоб в лоб. Я инстинктивно выбрасываю перед собой руку и она,
полупризрачная моя, не встречая сопротивления, повисает в пустоте, а мы --
солдатик и я -- на какое-то мгновение сливаемся, как школьные амебы, и тотчас
же делимся на две суверенные половины.
И звучит, звучит козлячий хохоточек:
-- Экспериментируете?.. м-ме-е!.. Да пройдет же, само пройдет, говорю вам.
Приглядитесь, приморгайтесь, глядишь и приживетесь... Не вы первый, не вы...
м-ме... Ну и так далее. Только лучше бы все-таки в стороночку, так, знаете ли,
на всякий пожарный... Вот сюда, к трубе, к стеночке. Вы тут... м-ме...
поскучайте, а я мигом, мне только один... м-ме... звоночек. Так что я -- через
улочку, петушочком, петушочком, курослепенький вы мой!..
И он, вскинув трость, как шпагу, сломя голову несется через Суворовский,
лавируя между легковушками, грозя кулаком успевшему в последний момент
тормознуть водителю троллейбуса.
Ай да Ричард Иванович, ай да слепой!.. Минуточку, минуточку -- то есть как это
-- через Суворовский?!
И во рту у меня пересыхает. Я отступаю на пару шагов от стены и, силы небесные,
сразу же натыкаюсь на нее окаянными своими глазами. Господи, на табличку. На
уличную табличку углового дома, хоть и полуразрушенного, выгоревшего изнутри,
но того самого. Слышите?! Того -- на всю жизнь памятного, из послевойны, из
детства. И хоть в глазах все плывет, хоть картинка, лишенная фокуса,
смазывается, я читаю, читаю надпись на эмалированной железяке:
Улица Красной Конницы
Читаю и не верю глазам своим... И трясу головой и снова -- по буковке, по
слогам: ул... Кра... нни... цы...
Но позвольте, позвольте -- а почему же не Кавалергардская?!
И вообще... Что это все значит: эти серые тени, эти серенькие весенние листочки
на деревцах, сероватое небо над головой?..
Я перевожу взор на здешнее, потустороннее блеклое солнце и смотрю, смотрю, елки
зеленые. Смотрю, пока слезы ручьями не начинают струиться по щекам. И я громко,
так что прохожий шарахается, сглатываю и, забыв все на свете, по-детски, обоими
кулаками начинаю тереть глаза...
И все гаснет, меркнет. И в ушах, угасая, запоздалый, отчаянный, как перед
вечной разлукой, крик Ричарда Ивановича:
-- Да вы что?! Да вы в своем ли у-мме?! Что ж вы это делаете со мной, товарищ
Тю...
Когда я наконец проморгался, Ричарда Ивановича уже не было. И шел снег. И на
ветру полоскались опять же -- некрасные, но зато с серпом и молотом флаги. А по
Суворовскому, чадя и взрыкивая, шла тяжелая военная техника. И все это до
странности напоминало кадры архивной, в царапинах, кинохроники. Ну, скажем,
пятидесятых годов, только почему-то -- с развалинами.
Где-то за углом бумсал невидимый духовой оркестр. И уже не тени, а почти что
люди, уже как бы проявившиеся почти, с шарами, с пищалками празднично толпились
вокруг, а я, как идиот, сиротливо жался промеж них, в сером своем на голую
грудь пальто, без шапки, да еще, как фанатик "детки" -- босой...
Место действия было прежнее: угол Суворовского и Красной Конницы. Только,
повторяю, отсутствовал товарищ Зоркий. И хлопьями валил снег, уж никак не
весенний. А на транспаранте, натянутом поперек проспекта, было белым по серому
написано:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ 38-я ГОДОВЩИНА
ВЕЛИКОЙ НОЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ
РЕСТАВРАЦИИ!
...Окончательно привел меня в чувство остановившийся рядом гражданин
-- хоть и в шляпе, хоть и в габардиновом плаще, но, судя по выправке, конечно
же, бывший военный.
-- Хорошо идут! -- громко сказал он, подразумевая проходивших мимо в пешем
строю десантников. -- Молодцы герои неба и земли! -- покосившись на меня,
добавил он.
-- Молодцы, -- без всякого энтузиазма согласился я.
-- Нашим воздушным десантникам, самым отважным десантникам в мире -- ура! -- не
сводя с меня глаз, с чувством сказал он.
-- Ура! -- на всякий пожарный случай, тоже с чувством, ответил я.
-- Пехотинец? -- теплея лицом, спросил товарищ в гражданском.
-- Ракетчик, -- сказал я не без гордости. И он вдруг широко развел руки и,
теперь уже откровенно любуясь мной, сначала отшагнул назад, а потом так и
кинулся на меня с намереньем крепко, по-солдатски прижать к своей доблестной
груди.
Увы, объятья не состоялись. И этот, почти уже не призрак, просифонил сквозь
меня, как воскресный электропоезд мимо станции. Ошалело оглянувшись, он
продолжил свое движение дальше, на ту сторону Красной Конницы, причем не
сбавляя скорости и не меняя положения рук. На ходу от радостно воскликнул,
адресуясь к огромным праздничным портретам на изщербленном пулями фасаде
госпиталя: "Народным вождям -- слава, слава, слава!" -- и сгинул, растворившись
в толпе.
Портретов было два. На том, что слева, красовалось изображение кого-то до жути
похожего на В. В. Жириновского, на правом, и это уж вне всяких сомнений, был
запечатлен по-бабьи одутловатый, но тоже не лишенный обаяния, Георгий
Максимилианович Маленков.
-- Только спокойно, Витюша, без паники, -- пошатнувшись, прошептал я. И
крепко-крепко зажмурился, и мотнул головой...
Трах-тарарах!..
А?.. Что?.. Это кто это, треща деревянными крылышками, вьется-кружит над моей
пропащей головушкой?.. Кто-кто?! Быть того не может!.. Кукушечка-кукушечка, так
сколько же ты, стерва, годков накуковала мне давеча, в потемках?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72