.."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вперед, эх по ходу -- вперед! С постепенным отставанием от несущейся в бездну
колесницы Джагарнаута!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Господи! Я ведь, едва меня выпустили, кинулся к первому же
телефону-автомату. Поплотнее прикрыл за собой двери и, озираясь, набрал свой
домашний номер.
Аппарат был новехонький, никелированный, с прорезью под 25 центов и с кнопочным
набором.
Сработало без монеты. Внутри коробки дилинькнуло, пошли гудки вызова, раздался
щелчок... И чей-то пугающе чужой служивый голос ответил:
-- Дежурный по куфне прапорщык Мандула слухаеть!
Я бросил трубку.
Потом еще раза три я подкрадывался к этому испорченному автомату. Я набирал
номера редакций, знакомых, давних любовниц, звонил на старую, пропади она
пропадом службу, и везде, даже по 09 и 01, мое прошлое отвечало мне жлобским
голосом этого странного Мандулы: "Шо?! Хто там?..".
Вспоминается еще раннее июньское утро у Елисеевского, когда в разбитой
зеркальной витрине я встретился взглядом с лагерным доходягой, беззубым,
поросшим трехнедельной седой щетиной. Я вгляделся и сердце мое болезненно
сжалось -- Господи, это кто? Неужто я?! Но даже в этот миг я все-таки нашел в
себе силы не зажмуриться, прошептать тому совершенно непохожему на меня бомжу:
"Только спокойно, Витюша! Без паники!..".
Помню, как по-детски изумился, когда с летней улицы Воинова свернул на улицу
Дзержинского и вдруг поскользнулся на не посыпанном солью, заледенелом тротуаре
и, непонятно как устояв на ногах, выразился, как было принято у нас во взводе
выражаться в непосредственной близости от не терпевшего мата старшины
Сундукова:
-- Та-ти-ти-та!
И тотчас же из подворотни выбежал патруль. Красномордый, одышливый квази-маршал
караульных войск сунул нос в мой идиотский паспорт и чуть не поперхнулся"
"Кха-ак?!". Прохаркавшись, он зачем-то посмотрел на свет теперь уже не помню
какую страницу и неожиданно сменил гнев на милость, подобрав пузо, щелкнул
каблуками, козырнул!.. И я пошел себе дальше, опять никому на том свете
ненужный, и даже, казалось бы, свободный...
Кажется, именно в тот день я, все-таки не выдержав, подошел к газетному стенду.
Увы, увы -- предчувствие и на этот раз не подвело меня! Первое же на что
наткнулись проклятые глаза было приговором выездной сессии Военной коллегии
Верховного суда. Все по тому же, по "ленинградскому делу". И даже мера
наказания была все та же -- высшая...
На всякий случай оглянувшись, я плюнул чем-то красненьким в усатую морду на
первой странице и, беззаботно насвистывая Дунаевского, продолжил путь.
И вот, прошагав какое-то совершенно несущественное расстояние, ну, скажем,
метров тринадцать, я свернул за угол и оказался вдруг... на улице Восстания.
Да-да, не на улице Гоголя, как должно было случиться по нашей, земной логике, а
вот именно что -- на Невском проспекте, точнее -- на углу бывшей улицы
Знаменской и все того же, с детства мною нелюбимого проспекта 25-го Октября.
И опять повалил розовый такой невзаправдаший снег.
Хорошо помню, как я подставил ладонь и снежинки все падали, падали на нее,
падали и не таяли, елки зеленые...
Господи, стоит только глаза закрыть, -- и все как наяву!.. И аккуратно
располовиненный космическим лазером торт станции метро "Площадь Восстания", и
Московский, с заколоченными крест-накрест дверьми, вокзал, и баррикада поперек
Лиговки... А у памятника Александру III -- в просторечьи "комода" -- нацеленная
в небо притиворакетная установка...
...и пока я, чертыхаясь, выковыривал эту самую пулю из живота, они опять
выскочили из подворотни -- весь забинтованный генерал-капитан и три
генералиссимуса с телефонными катушками...
А потом еще это шествие.
И опять было утро. И под ногами похрустывал целлофановый ледок, а высоко над
головой невидимый "стеллз" тянул за собой четыре инверсионных полосы,
розовых-розовых в лучах восходящего солнца.
Они шли одной бесконечной нестройной колонной, как-то очень уж неумело, не в
ногу. В общем-то, называя вещи своими именами -- попросту "канали", как скоты
на забой, в сторону Большого дома -- троцкистско-бородатые, при галстуках и, --
что совершенно сразило меня -- все, как один в черных сатиновых нарукавниках!
По обеим сторонам Литейного стояло оцепление. Через каждые пару шагов -- по
дусику с "калашниковым". Контингент двигался молча и лишь усталое
тысячеподошвое шарканье нарушало рассветную тишину.
-- Куда это их? -- как всегда невпопад, спросил я конопатого, в серой
каракулевой папахе маршала с китайским гранатометом на плече.
-- Так ведь леший их маму знает, -- пожал плечами маршалок. -- Нам начальство
не докладывает. Может, к Богу в рай, а может, и вовсе -- в Левашово. А то куда
же еще, ежели в ту сторону?..
И снова меня попросили предъявить документики. На этот раз трое в штатском. Все
в черных очках и габардиновых плащах без хлястиков. Долго и с явно выраженным
недоумением они по очереди вертели в руках несусветный паспорточек. Листали,
переглядывались, перешептывались.
-- Вы это... вы на свет посмотрите, -- робко посоветовал я.
И вот, наконец, кульминация. Так сказать, апофеоз моих "бродяжьих"
воспоминаний.
Скверик у Спасо-Преображенского собора. Кусты бутафорской сирени, скамейка и на
ней я, Тюхин. Я сижу, вытянув усталые, босые ноги, заложив лишенные ногтей
кисти рук за голову. Я сижу и смотрю, как к соборной паперти -- ограда с
бронзовыми турецкими пушками куда-то исчезла -- один за другим мягко
подкатывают черные лимузины.
Вот водитель в ливрее, обежав машину, распахивает правую переднюю дверку и на
свет Божий появляется очередной ответственный товарищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72