Мне
самому, понимаешь, лично, дважды приходилось спецмедслужбу вызывать.
-- Надо же! А я его, гада, из-под трамвая вытащила!
-- То-то! Внешность -- она, Бляхина, штука обманчивая! -- заключил мой, самый
из ряда вон выскочивший, выкормыш.
Увы, из песни слов не выкинешь! Было, было: и вытрезвитель, и ДК работников
милиции, где я эту воинствующую бездарь сам же и не придавил в зародыше,
пригрел, обнадежил, жалеючи. Были и газеты, поначалу, как водится, многотиражки
с его (в моей, разумеется, редактуре) опусами. Потом этот змей нашел себя в
пародии. И пошло-поехало: конкурсы, аплодисменты, премии. Заглянешь на
последнюю страницу, а там он -- Кондратий Комиссаров. Это большими буквами, а
маленькими, в эпиграфе, сами понимаете, я -- Тюхин, или Евтушенко, или сам
Чепуров. В общем, я и опомниться не успел, как он -- Кондрат Всуев, а именно
таковой была его настоящая, так сказать, по служебному удостоверению, фамилия,
-- как он, вступив по моей рекомендации в Союз, принялся меня же и шерстить за
систематическую неуплату партийных взносов. Сначала в качестве партгрупорга
секции, а потом и вовсе -- партсекретаря...
И вот он, елки зеленые, снова возник на моем пути. Теперь уже послежизненном. В
парадном полковничьем мундире, с матюгальником на груди, с шашкою на боку. Как
черт из-под земли вырос, весь такой неупокоившийся. И опять, опять -- на
коне!
-- Ну, Тюхин, -- сказал, потирая руки, бывший поэт-пародист, -- уж на этот раз
выговором ты не отделаешься! Тут уж тебе, понимаешь, хорошенькая статья светит.
-- И он принялся загибать пальцы. -- Покушение на изнасилование, понимаешь, --
раз! С особым, понимаешь, цинизмом. В общественном, понимаешь, месте!.. Вот ты,
Тюхин, когда я дуба, понимаешь, врезал, ты, небось, в Парголове и решил: все,
мол, и концы, понимаешь, в могилу. Прощай навеки, дорогой парторг, а с ним
заодно и вся родная коммунистическая партия! Так ты, поди, подумал, -- грозно
возвысив голос, вопросил Кондратий Комиссаров. -- Та-ак, я тебя спрашиваю?!
Плохо же ты свою бывшую партию знаешь, Тюхин! Она -- партия -- с тебя,
засранца, и здесь, на другом, понимаешь, свете, спросит по всей, понимаешь,
строгости!
-- Допускаю, как гуманист допускаю, Тюхин, -- смягчился он. -- Есть и у тебя
отдельные резоны: и за границу тебя не пускали, и в твердых обложках не
печатали. Но ведь опять же -- за дело, за выпендривание твое. За диссидентство!
Хотя, дело прошлое, Тюхин, ни хрена там, в этой твоей сраной загранице, скажу
тебе по совести, нету. Чушь она собачья по сравнению с этим, Тюхин, светом. Ты
только погляди кругом, красота-то какая!..
И я снизу, из-под нее, из-под Ляхиной, кинул взор в серое бесцветное небо, по
которому в сероватых лучах вечернего рассвета ползли серенькие
инфра-ленинградские облачка. А еще я ни с того ни с сего представил себе вдруг
сиротливый такой бугорочек посреди поросшего бурьяном поля. Очами души увидел
рассветец, такой же вот по-чухонски непогожий, только не здешний, а тамошний
еще, а стало быть -- утренний. И не Ляхину увидел я верхом на себе, то бишь --
на том моем могильном холмике, а посеревшего от сальмонеллеза, в раскорячку
серущего с утра пораньше "бомжа". Я представил себе этот вполне сермяжный
сюжетец и громко -- аж лошак вздрогнул -- сглотнув, простонал:
-- Эх, пропала-таки жизнь...
-- То-то! -- сказал мой бывший партийный руководитель. -- Все ж таки нету в
тебе, Витька, направляющего, понимаешь, стержня! Уж на что Ляхина баба, а ведь
и та без направления дня прожить не может. А настоящий мужик, Витек, он за этот
самый за свой, понимаешь, стержень обеими руками держаться должен!
И задумался бывший полковник милиции, отставник-юморист К. К. Всуев, он же --
Кондратий Комиссаров, и натянул поводья. Лошак его вскинулся на дыбки,
всхрапнул, оскалил свою жуткую, как у крокодила, лошажью пасть, и я с
изумлением и легким мистическим ужасом узрел там, в его пасти, справа, вверху,
золотую, елки зеленые, коронку. И показалось мне вдруг, что выражение морды у
этого всуевского рысака -- знакомое, такое до странности осмысленное, если и
вовсе не двусмысленное. И я было уже раскрыл рот, но выскочка-Кондратий и тут,
падла, опередил меня:
-- Эх, Тюха-Витюха, -- с чувством сказал на редкость дерьмовый поэт-пародист.
-- Кабы знал бы, Витюха, такой вот свой прикуп, ей-богу еще б до перестройки
застрелился!.. Лихой конь, верный "стечкин" в руке, всенародный почет и
уважение -- это ли не счастье, Тюхин, доской тебя по уху! Я тебе вот что скажу,
наставник ты мой незадачливый: родилася у меня тут, под вечными, ебена мать,
небесами эпохальная, понимаешь, задумка. Думал я, думал, в седле сидючи, и
сказал себе, Тюхин, так: времени у тебя, Кондрат, теперь до хрена и больше --
почитай вся твоя прошлая, пропади она пропадом, жизнь за вычетом, сам
понимаешь, младенчества. Вот и сказал я себе: пора! В свободное от дежурства
время садись-ка, товарищ, за стол, бери в руки золотое свое перо, пиши историю
родной советской милиции. И чтоб в пяти, понимаешь, томах, в красном ледерине,
с золотым, опять же, тиснением, а главное -- все, как есть этим самым твоим
сраным, Тюхин, ямбом -- для торжественности!
Стало слышно, как в животе у кого-то буркнуло. Зазвенев уздечкой, переступил с
ноги на ногу лошак.
-- Ах, -- вставая с меня, сказала Кастрюля, -- за что я уважаю вас, Кондратий
Константинович, так это за ваш стержень! Не скрою, разбередили вы меня. Вот и
хочу я, скромная в прошлом руководительница областного масштаба, ответно
поделиться своей давней, комсомольской еще мечтой.
-- Валяй, Бляхина, мы слушаем! -- поощрил Комиссаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72