-- Тю-юхин! -- заметив меня, закричала Иродиада Профкомовна. -- Он уходит, он
уйдет, Тюхин! Ах, ну сделай же что-нибудь!
-- Это кто, это Зловредий Падлович? Ты берешь его замуж?
-- Я хочу взять его за яйца, Тюхин! -- гневно вскричала моя бывшая
совратительница.
-- Любо! -- откликнулся я. И белый араб внизу заржал, и мой Пегас тревожно
отозвался.
Я сунулся в седельную сумку. О да, предчувствие и на этот раз не обмануло!
Верный всуевский "стечкин" находился там.
-- Держись, Кастрюля!
Я вытащил пистолет, я передернул слегка заржавевший затвор и в это время
Кровавый Очкарик выстрелил.
Надо отдать должное -- стрелял он отменно. Я вскрикнул, я схватился за грудь --
за самое что ни на есть сердце!..
-- Ах! -- вскрикнула Иродиада.
-- Эх! -- горестно оскалясь, вскрикнул Пегас.
Пересиливая боль, я, почти не целясь, выстрелил ответно и теперь мы уже все
втроем -- Иродиада, Пегас и я -- хором вскрикнули:
-- В яблочко!
-- Нена...! -- взблеснув проклятущими стеклышками, прохрипел смертельно раненый
вампир. -- Ты по... ты почему не умираешь, Тюхин?
-- Значит, так надо! -- по-солдатски бесхитростно ответил я и дунул в ствол,
как одна моя знакомая.
Только после этого я позволил себе потерять сознание...
Пусто и одиноко было на вершине пропащей, поросшей бурьяном горы. Только ветер
гудел в ушах, да хрумкал полынью мой крылатый спаситель. Это он, Пегас, принес
меня, уже бездыханного, сюда. Выходил, заживил рану лошожьей магией,
целительной травяной жевкой. В холоде ночи он грел меня теплом большого,
екающего селезенкой тела, прикрывал широкими крыльями от дождей. На третьи
сутки я стал бредить стихами, на седьмые -- ожил. Беззаветная Иродиада загнала
чертову дюжину коней, торопя мое выздоровление. На девятый день она, вся белая
от волнения, крепко поцеловала меня и, присвистнув, умчалась в мятежный
Гомеровск. Я долго смотрел ей вслед, пытаясь осмыслить последние, сказанные на
прощанье слова: "Положиться можно только на Констанцию, Тюхин!". "Ты имеешь в
виду Конституцию?" -- устало переводя дух, спросил я. "Я имею в виду
антигосударственные проявления, стерженечек ты мой!.."
Больше мы с ней так и не увиделись.
Смеркалось. Внизу, у моря, в двух райских, сросшихся, как пивные ларьки на
Саперном, городках -- Садовске и Гомеровске -- зажигались первые трепетные
огоньки. Лаяли собаки. Пахло жареной кефалью. Когда над головой, по-южному
разом, включилась здешняя астрология, когда взгорбки и всхолмья Полуострова
растворились во тьме и невозможно стало различить, где звезды земные, а где
небесные, -- крылатый мой конь -- серый в яблоках -- в честь самого удачного в
жизни выстрела -- друг, товарищ и брат мой Пегас, шумно вздохнув, сказал:
-- А что, Витюша, может, все же тряхнем стариной, елки зеленые?!
Простреленная навылет грудь моя сладко и томительно заныла. Речь шла вот о чем.
По его словам, в трех часах лета от Лимонеи, на седьмом небе простиралась
благословенная Эмпирея, страна буйных синих трав, высоких помыслов и воздушных
замков. Раньше, когда он заводил разговор о нашем возможном туда бегстве, я
только отмахивался: курица, мол, не птица, а я, Тюхин, уж никак не ангел
небесный. Но судя по какому-то особенному, звездному блеску его карих, чуть
навыкате, глаз -- сегодняшний вопрос был поставлен ребром.
-- Ну, так летим или нет? -- нетерпеливо копнув землю копытом, спросил Пегас.
Я невесело улыбнулся.
Что и говорить, погостить у Муз, на брегах экологически безупречной Иппокрены,
поскрипеть гусиным перышком вдали от этого безумного бардака -- это дорогого
стоило! Смущало лишь одно: заветная дверь в подвал, надежда найти которую ни на
мгновение не покидала меня, находилась, конечно же, не на седьмом небе...
Вздохнув, я обнял его за шею.
Где-то далеко в ночи сухо щелкнул выстрел. Взлаяли псы. Я ворохнул полешко и
мириады гаснущих на лету искр устремились в звездную высь...
На рассвете разбудил неведомо откуда взявшийся Петруччио. Бестолково маша
крыльями, он тревожно возвестил:
-- Эх, пр-ропадем!.. Полундр-ра!..
О, если б это была его очередная дурацкая шуточка! Увы -- дивные райские
городишки были окутаны дымом. Пожары полыхали сразу в нескольких местах.
Татакал пулемет. Дороги, полные беженцев, шевелились, как щупальца несусветного
осьминога. Стало страшно.
-- Имя же вам -- Содомск и Гоморровск, -- глядя с-под ладони, догадался я,
новый Свидетель и Очевидец.
С Другом, Товарищем и Братом я попрощался там же, на Горе. Сверкнув фиксой, он
крепко, по-мужски, поцеловал меня в губы.
-- Ты только свистни, -- смахивая копытом скупую слезу, сказал мой, в некотором
роде, аллегорический.
Долго еще на фоне багряного, как знамя пролетарской революции, рассвета он
умалялся в размерах, сначала похожий на НЛО, потом на экзотическую
бабочку-эфемериду, а под конец и вовсе на мошку, микроскопически мелкую, трудно
идентифицируемую...
По дороге в Садовск мне внезапно припомнился приснившийся днями сон. Чистое
поле. Цокот копыт за спиной. "Это он, Пегас!" -- подумал я и, улыбаясь,
оглянулся и увидел бешенно мчащуюся прямо на меня гоголевскую Тройку. "Пади!
Убью-у!.." -- пьяно вскричал кучер Селифан в маршальском мундире. Я пал под
колеса, как там, на фронте, падал под гусеницы вражеских танков и Тройка
переехала меня. А когда я, утирающийся, приподнялся над травой, сидевший в
тачаночке Павел Иванович Чичиков, Междупланетный Прохиндей, Генеральный
секретарь Всемирного Интернационала Мертвых Душ, сыпанул по мне из "максима"...
Тра-та-та-та-та!..
В городе шли повальные грабежи и аресты. Я перекантовался на пляже, а когда
стемнело, пробрался на улицу Соцреализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72