В поле зрения возникает тускло светящийся
призрак. В шляпе, с характерной луначарской бородкой. Это Ричард Иванович
Зоркий, заклятый враг народа, расстрелянный по приговору Военной Коллегии.
Провиденциалистские глаза его навеки раскрыты. Руки сомнамбулически
простерты.
П р и з р а к З. ( неживым голосом ). Марксэн с небес, откликнись,
отзовись, смени на ветвь оливы алебарду, сойди с дерев на землю, воплотись, дай
лапу другу -- Зоркому Ричарду!..
Я ( испуганно ). Стихи?!
П р и з р а к З.
О, брат, -- в застенках мрачных КГБ,
Под пытками всего одно лишь слово
Шептал... м-ме... я -- ЛЕМУРИЯ, Марксэн!..
И
д е я ( щелкая курочком ). Нет, ну какая сволочь!..
П р и з р а к З. ( переходя на рыдания ). Прости, о прости, навеки...
м-ме... родной и любимый Учитель и, не побоюсь этого слова, Вождь!.. Это ведь я
по велению партийного долга сообщил о тебе... м-ме... куда следует... О,
смягчитесь все жаждущие отмщения сердца: вот она ( Призрак рвет на груди
рубаху. ) -- вот она -- расплата за содеянное! Вот оно -- торжество
Принципа, посрамление маловерия!.. Как сказал гений человечества Тюхин ( Я
вздрагиваю. ): "Томит, бля, совесть, мучит по утрам похмельная, бля, жажда
покаянья!..".
Я ( растерянно ). Когда?.. Где?..
И д е я ( громко ). Да сколько же можно вам говорить, Зоркий, нету, нету
папы дома!
П р и з р а к З. ( делая вид, что не слышит ). О, если бы -- назад и
против хода...
Щелкает дверца. Это призрак призрачной своей рукой открывает холодильник. Он
вынимает из него уже знакомую читателю трехлитровую банку и, сняв крышку, жадно
припадает к содержимому.
П р и з р а к З. Уп.. уп... уп... уп...
Я ( сглатывая ). Пьет!..
И д е я ( во весь голос ). А еще в шляпе, а еще интеллигент называется!
Тьфу, мерзость какая!..
По мере того, как жидкость в банке убавлялась, дух Ричарда Ивановича все более
явственно терял свою призрачность, он как бы проявлялся, обретал
материальность. Напившись, Ричард Иванович поставил банку на место. Раздался
звук сытенькой отрыжки.
-- Пардон, -- кротко сказал Зоркий, аккуратно закрывая холодильник.
Моя Идея Марксэновна с трудом удержалась от выстрела.
-- И потрудитесь как следует захлопнуть за собой дверь! -- дрожа от гнева,
крикнула она.
Ричард Иванович опять сделал вид, что не слышит. Шаги его -- удаляющиеся,
исполненные достоинства -- звучали еще какое-то непродолжительное время, затем,
уже у самых дверей, покойничек споткнулся о тазик и совсем уж неинтеллигентно
выразился. Брякнул надетый в сердцах на велосипедную педаль предмет нашей
санитарии и гигиены, бабахнула входная дверь...
Мы устало откинулись на подушки.
Меня разбудил ее голос. Нет, я не оговорился -- именно разбудил. К этому
времени я уже вполне овладел строго засекреченной техникой спанья с открытыми
глазами, каковой, кстати сказать, виртуозно владел все тот же К. Комиссаров,
половину жизни своей проспавший в президиумах торжественных заседаний.
Итак, среди ночи меня разбудил ее приглушенный голос. Идея Марксэновна стояла в
коридоре с телефонной трубкой в руке. Она прикрывалась ладошкой, но отдельные
слова все-таки доносились до моего слуха. На всякий случай, я заткнул уши
пальцами и -- о ужас! -- вдруг услышал их разговор. Каждый вздох, каждое
словечко...
-- Ну зачем, зачем?! -- сказала она. -- Ах, если б ты знал, если б знал -- как
не вовремя, не кстати!.. А тут еще этот твой бесстыжий Ричард Иванович...
-- Опять приходил? -- голос незнакомый, странный какой-то: ни мужской, ни
женский, как бы и не человеческий вовсе. -- Спать нужно меньше, Идея
Марксэновна. Они, Ричарды Ивановичи, являются только во сне.
Она всхлипнула:
-- А Афедронов через час звонит...
-- Ха-ха-ха! -- смех совершенно неестественный, напрочь лишенный эмоций. -- До
сих пор не успокоились. О темпора, о море...
-- Это для тебя -- умора, а я просто с ума схожу!.. Ведь все равно поймают!..
Может, пошел бы, сдался?..
-- Плюнь, батюшка, поцелуй ручку злодею..?! -- Пушкина читал, с уважением
отмечаю я, Тюхин. -- Так, что-ли, по-твоему? -- И снова смешок, скрипучий,
мохнатый какой-то. -- А ну, как не поймают?! Ты с ним говорила?
-- Нет еще.
-- Почему?
-- Боюсь!
-- Не надо бояться покойни...
-- Все равно -- боюсь! -- перебивает моя отчаянная. -- О, если б ты знал,
каково это -- спать со жмуриком!
По спине моей бегут тарантулы ужаса: это что... это они... обо мне?!
-- Все мы в каком-то смысле -- жмурики, -- философски замечает ее загадочный
папа. -- И все-таки, моя дорогая, -- надо! Другого выхода, уверяю тебя, нет.
Все варианты просчитаны.
От волнения у меня перехватывает горло. Я склатываю комок, да так громко, что
Идея Марксэновна вздрагивает.
-- Кажется, нас подслушивают, -- говорит он. -- Ну что -- решилась?.. Ну --
быстро, быстро! Придешь?
Она стонет:
-- Что ты со мной делаешь, о-о, что ты делаешь!..
-- Последний раз спрашиваю: придешь или нет?
-- Уходи, умоляю! Они уже засекли твой номер...
-- Значит, договорились?
-- Да, да, да! -- Она хлопает трубкой и бессильно оседает на пол. Хотите
верьте, хотите нет, но это, кажется, обморок!..
Глава десятая
Марксэн почти не виден

Идея Марксэновна ходила по кухне, заламывая руки. Такой потерянной, по-девичьи
беззащитной я еще не видел ее.
-- Что вы делаете со мной, что делаете?! -- в отчаянии вопрошала моя
сожительница -- сугубо духовная, подчеркиваю! -- Ты понимаешь, Тюхин, в чем
ужас: ведь я же до сих пор по-своему люблю его!.. Ах, да причем здесь твой
Шизый?! Ну мой, какая разница... Папу, папу люблю, Тюхин! И вся трагедия в том,
что во мне происходит смертельная схватка между моими дочерними чувствами и
чувством гражданского долга. С одной стороны, я обязана, понимаешь, Тюхин:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72