В толстых пальцах он держал лист бумаги, громко зачитывая его содержание. Чтение давалось ему с трудом — приходилось прилагать немало усилий, чтобы разобрать отдельные слова. Время от времени он слюнявил кончиком языка химический карандаш и делал на листе пометки.
Все здесь двигалось медленно и привычно, как древняя машина, ловко отделяющая зерна от плевел. Человек здесь всего лишь номер, а номер не имеет лица, сердца, чувств, которые пришлось бы учитывать, решая его судьбу.
А за стенами в каждой камере — тела. Их силуэты становятся отчетливее в утреннем свете, просачивающемся сквозь толстые прутья в оконце. Каждое тело пронумеровано, каждый номер имеет свое имя, а каждое имя — это человек.
Тысяча арестантов в двухстах клетках. Они сидят, лежат и стоят по пять человек в камере. Каждый ощупывает свое тело, оценивает взглядом других, сравнивает с собой. В часы, предшествующие колоколам аль-Урди, смерть витает над их головами. Никогда так близко она не подбиралась к ним.
Много лет жили они, как дикие звери в джунглях. Выживал тот, кто оказывался сильнее, хитрее, более жестоким, у кого было больше денег. Они прошли эту школу задолго до того, как попали в тюрьму. А теперь, проведя здесь какое-то время, еще больше уверовали в эту истину. Поскольку в тюрьме, называемой официально "институтом образования, перевоспитания и исправления , место, отведенное человеку, сужается до одного квадратного метра пространства и до двух-трех кубометров воздуха. Луковицу здесь называют "курицей", а миску чечевичной похлебки с луком "куриным бульоном". Здесь впятером собираются, чтобы выкурить одну сигарету, вчетвером — чтобы изнасиловать пятого. На отчаянные крики жертвы, мольбу о помощи, полную агонии и ужаса, никто не отзовется в ночной тишине.
Тысяча арестантов лежали безмолвно в громадной клетке в ожидании зова аль-Урди, переползая в рассветных сумерках с места на место, как волки в берлоге.
В сорок третьей камере вместе с остальными, забившись в угол и подняв бледное лицо к оконцу, ждал сигнала Сайд. Азиз, как и другие, частенько заглядывал в камеру номер сорок три. У Сайда много друзей, и они заходят к нему выпить крепкого сладкого чая из маленьких консервных банок, покурить тонкие сигаретки из черного табака, которые он сам ловко скручивал. И конечно же, послушать бесконечный репертуар всяких историй. Сайд был человеком, который с детства познал, что такое борьба за существование. Родился в трущобах Каира, потерял родителей, когда был еще совсем мальчишкой. И чем он только не занимался, пока в конце концов около десяти лет назад не нашел то единственное дело, которому с тех пор не изменял: он стал взломщиком.
Азиз никогда до этого не думал, что это самая настоящая профессия, пока не послушал Сайда. От него Азиз узнал, что такое грабеж со взломом. Для этого требовались, оказывается, необыкновенная сообразительность, ловкость и наблюдательность. Надо было предварительно изучить все ходы и выходы в здании, как соединяются комнаты и как они расположены, привычки обитателей дома, в котором часу они просыпаются и когда ложатся спать, количество слуг и их перемещения по дому, продиктованные их обязанностями. Даже повадки домашних животных надо было принимать в расчет, потому что от них иногда было больше неожиданностей, чем от людей. Требовалась смелость, потому что у обитателей дома, в который проникал грабитель, могло оказаться оружие. Но и забраться в дом было само по себе делом нелегким, вор должен был обладать такими качествами, как проворство, сила, акробатическая ловкость, чтобы взбираться по трубам, ползать по крышам и прыгать из окон, умение бесшумно двигаться, чтобы не разбудить спящих пни не привлечь внимания соседей.
Но прежде всего нужно было иметь сообщников — людей, на которых можно положиться. Сайд всегда становился главарем такой шайки, потому что был прирожденным лидером. Люди не только слушались его, но и боялись, несмотря на то чю он не обладал большой физической силой. Он обдумывал и планировал операцию. Но при этом он брал на себя основной риск как самый ловкий и отчаянный. Его глаза вспыхивали странным, почти пугающим зеленоватым светом, когда он гневался. Почти каждый его арест кончался побегом. Однажды он бежал с поезда. Вошел в туалет, быстро выпилил квадрат в полу вокруг унитаза с помощью пилки, которую ухитрился спрятать на себе. Отставил унитаз в сторону, перебрался через отверстие на амортизаторы, подождал, когда поезд на стрелке замедлил ход, и спрыгнул в безлюдном месте.
Сайду нравились темные тона, поскольку он привык работать в темноте. Даже свою тюремную форму он перекрасил в угольно-черный цвет. Когда он шел по тюремным коридорам, его поджарое, сильное тело двигалось с уверенной грацией пантеры. Однако, когда их отношения стали доверительными, Азиз был немало удивлен тем, что этот неграмотный и для многих опасный человек обладал незаурядным природным умом и немалым жизненным опытом.
Забившись в угол своей камеры, Сайд думал о жене, о детях, о своем младшем брате, которого он по мере возможности оберегал и держал подальше от той полной непредвиденных опасностей и трудностей жизни, которую вел сам. Он ни на минуту не забывал о своей семье, но ни разу вслух не обмолвился о них. Как он завидовал тем, у кого был туберкулез легких и они могли прохлаждаться в палате для хроников. Он завидовал любому калеке и в такие моменты жалел, что ему не оторвало руку во время войны или не переехало ногу колесом поезда, с которого он спрыгнул.
Больной человек был настоящим счастливчиком по сравнению со здоровым, слепец завидовал зрячему, а безногому, можно было считать, благоволили сами боги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128