— Махмуд, ты мне очень дорог.
— Повтори медленнее.
Азиз не разобрал слов ответа. Он потерял счет времени и теперь не имел даже приблизительного представления о том, сколько длился их диалог. Только усталость росла, давила на плечи, волнами боли отдавалась в руках, которые, как ему казалось, распухли от перенапряжения. Он начал выстукивать медленнее, более отчетливо.
— Не понял, друг.
— Повтори медленнее. Азиз повторил:
— Ты знаешь, как ты мне дорог.
На той стороне наступило молчание. Пауза ожидания? Или нерешительности? Предчувствие рокового вопроса?
— Ты понял?
Да. После краткого колебания он отстучал:
— Это правда, что ты признался?
Глубокое молчание. У Азиза засосало под ложечкой от страха. Не поторопился ли? Вдруг Махмуд прервет на этом их диалог? Тогда все усилия окажутся напрасными.
Молчание затянулось. Азиз повторил вопрос:
— Это правда, что ты признался?
Ответные удары прозвучали глухо. В самих звуках слышалось отчаяние. -Да.
— Почему?
— Они угрожали мне.
Азиз переменил положение, чтобы дать передышку правой руке, сел, скрестив ноги по-турецки, и снова застучал:
— Что же нам теперь делать?
— Не знаю.
— Плохо тебе придется.
— Хуже, чем сейчас?
— Гораздо, приговор будет более суровым.
— Знаю.
— Что скажут твои товарищи? Царапающий звук в ответ — и больше ничего.
— Ты меня слышишь? -Да,
— Почему не отвечаешь?
— Что я могу сказать?
— Ты нас погубишь, Махмуд.
— Повтори.
О боже! Если так дальше пойдет, он не выдержит. Сжав зубы, заставил себя повторить фразу.
— Я знаю, — услышал он в ответ. — Но что я могу теперь сделать?
— Откажись от своего признания.
— Это невозможно.
— Возможно.
— Они мне отомстят.
Азиз сделал передышку. Не только пальцы, все тело устало до такой степени, что отказьшалось подчиняться его воле. Одежда взмокла от пота, и прохладная струя воздуха из окна вызывала озноб. Он стиснул зубы и снова застучал:
— Ты должен изменить свои показания. -Как?
— Скажи, что признался, потому что тебе угрожали.
Вновь полная тишина. Бесполезно. Вдруг существо за стеной полностью утратило волю, потеряло способность чувствовать? Эта мысль вызвала в Азизе приступ ярости, слепой ненависти.
Он начал уговаривать себя: успокойся, так ты ничего не добьешься.
— Скажи, что они угрожали арестовать твою мать, которая тяжело больна.
В чем дело, черт возьми? Почему он не отвечает? Слишком затянувшееся молчание.
Ответ наконец пришел — слабыми, нерешительными постукиваниями:
— Я подумаю.
Азиз попытался облизать сухие, одеревеневшие губы. И вдруг из глаз его хлынули слезы. Он и сам не знал, отчего плачет — то ли от перенапряжения, то ли от досады. А может быть, от жалости к себе, к Махмуду, ко всем, кто оказывался за этими стенами? Или оплакивал унижения и страдания, которым люди подвергались повсюду? В последний раз задвигалась его рука и медленно отстучала:
— Спокойной ночи.
Сверху повеяло прохладой. Азиз поднял взгляд к оконцу. Первые лучи восходящего солнца уже просачивались сквозь решетку. Он в изнеможении растянулся на постели, вытер пот с лица и почти молниеносно впал в забытье.
Вечером следующего дня, когда вся тюрьма уже спала, дверь неожиданно распахнулась. Азиз с трудом открыл глаза и увидел в дверях двух мужчин. Один — широкоплечий, в легком пальто и красной феске, другой — тощий как жердь, в темном клетчатом костюме. Их лиц он не разглядел. Они стояли как призраки, держа руки в карманах.
— Добрый вечер, — сказал один из них. — Доктор Азиз? -Да.
— Следуйте за нами.
Азиз натянул носки, сунул ноги в туфли и пошел к выходу. Оба посторонились, пропуская его вперед. Они пересекли внутренний дворик, выложенный каменными плитами, прошли мимо ллинного ряда одинаковых дверей с закрытыми глазками и наконец оказались перед распахнутой настежь дверью, из которой бил яркий свет. Азиз зажмурился и замер на месте. Его подтолкнули сзади, и он вошел. Сделал несколько шагов по мягкому зеленому ковру и остановился перед тяжелым деревянным столом, заставленным мелочами: бронзовой чернильницей со статуэткой лошади, вставшей на дыбы, массивным пресс-папье, деревянной, инкрустированной перламутром шкатулкой для сигарет.
За столом сидел смуглый пожилой человек. Ничем не примечательное лицо, как у тысяч чиновников, которые каждый день приходят в свои конторы и занимают места за столами. Глаза чуть навыкате, низкий лоб с синяком посередине — следом усердных молитв, жиденькие волосы зачесаны назад, тонкий, чуть крючковатый нос.
Слева от него сидел довольно молодой мужчина в сером костюме, перелистывая пухлое досье: отпечатанные и рукописные листки разных размеров. Равно душный взгляд, который он бросил на Азиза, казалось, говорил: "Я ничего не вижу, ничего не слышу".
Человек, восседавший за столом, жестом показал Азизу на кресло напротив него. Азиз демонстративно уселся на ободранный диван, обтянутый зеленой кожей, стоявший у стены. Из сиденья кое-где вылезали ржавые пружины и грязная вата. Глаза навыкате некоторое время изучали его.
— Как поживаете, доктор?
— Слава богу...
— Мы хотели бы продолжить начатое нами расследование. У нас к вам есть некоторые вопросы.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Что привело вас в Александрию?
— Отдохнуть приехал.
— У вас что, были каникулы?
— Да, перед защитой диплома.
— Скажите, а что у вас за отношения с Эмадом?
— Он мой друг с тех пор, как мы поступили в университет.
— Почему вы поселились вместе?
— Он снимал небольшую квартиру, и это избавило меня от необходимости искать что-то еще. Расходы на квартирную плату мы делили пополам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128