Азиз обвел камеру взглядом, обдумывая, чем еще можно себя занять. Над головой слышалось привычное жужжание мух. Может быть, истребить мух? Всех до одной? Хорошо, что дни становятся короче, дело идет к зиме. Ужин приносят, правда, еще до наступления темноты. Кусочек брынзы, кусочек халвы, серую лепешку, кружку безвкусного, но согревающего чая...
От этих мыслей настроение у Азиза поднялось. Он ощутил легкую эйфорию, которая, как на крыльях, увлекала его ввысь. Ему казалось, что он парит в безоблачном небе. И вдруг где-то в глубинах сознания появилась тень, маленькая тучка, которая постепенно начала увеличиваться, расти, покрывая голубизну неба серым зловещим металлом. И вот он уже стремительно низвергается с лучезарных вершин. Вновь сжалось сердце от тоскливого ощущения загнанности и безысходности. Что толку во всем этом, если в конце концов он будет висеть на веревке — шея в петле? Он выстраивал воображаемый мир, чтобы скрыться от горькой и единственно возможной реальности, за которой уже не было ничего. Его будут держать здесь заранее намеченное число дней и ночей, а потом в определенный, решенный другими день и час распахнется железная дверь, его выведут из камеры и поставят лицом к лицу перед трибуналом из пяти совершенно одинаковых людей. Одинаковый поворот головы, одинаковые взгляды, одинаковые униформы с блестящими пуговицами. И прозвучит голос, выносящий приговор, который всему положит конец.
Вот он спускается по длинной железной лестнице, сопровождаемый высокими, могучими стражниками. Их лица высе-. чены из камня, их пальцы стальными тросами охватывают его руки. В огромном здании — ряды замкнутых дверей, а за ними — сотни узников, которые прислушиваются, затаив дыхание. Кругом царит абсолютная тишина. Узкий проход. Комната с очень высоким потолком. Посреди нее — деревянная конструкция: перекладина, покоящаяся на двух столбах. Сверху свисает длинная веревка — неподвижная змея, чующая его приближение. Два последних шага вперед. Петля опускается на шею. Судороги — затем ничто. Полный мрак, и ничего больше.
Он тщетно старался прогнать прочь эту жуткую фантазию, очнуться от кошмара. Его попытка бежать от всего этого в воображаемый мир оказалась безуспешной. Смерть, и только смерть, подстерегает его здесь. Но ведь смерть неотделима от жизни, и, чтобы не исчезнуть бесследно, он должен продолжиться в других людях, в их памяти, их делах. Лишь в капитуляции, в отказе от борьбы заключается его истинная смерть. В этом случае он ничего не оставит после себя. Его жизнь может оборваться сегодня, завтра, через несколько дней или даже годы спустя. Главное — чтобы после его смерти продолжалось то, ради чего он жил и боролся.
В памяти всплыли обрывки воспоминаний. Цветы хлопка в море зелени. Кавказское лицо — человек на тракторе... Шеренга детей утром на школьном дворе... Кипы книг в букинистических рядах Эзбекийи в Каире... Белый парус на Ниле... Пальмы...
Улицы превратились в реки. Людские потоки, текущие от окраин к центру. Реки жизни, выплеснувшиеся из глубин фабрик, институтов, школ — отовсюду, где мужчины и женщины трудятся, зарабатывая себе на жизнь, создавая материальные ценности. Белые паруса плыли над водой, на них начертаны требования народа. Паруса на деревянных мачтах, покачивающихся в мускулистых руках, плыли над толпой. Тысячи кулаков, вздымающихся к небу, мелькали, словно рябь на воде в ветреный день. Кое-где люди поднимались на плечи товарищей — штурманы небольших кораблей среди бурных волн. Они отдавали распоряжения, и море вновь поглощало их. Голоса, выкрикивающие лозунги, и ответные крики толпы, как штормовой ветер, неслись над головами демонстрантов к центральной площади. Потоки вливались в океан.
Реки были разных цветов. Синие спецовки рабочих Шубры аль-Хаймы, поток желтых униформ трамвайщиков из депо на улице Масперо, красные тюрбаны студентов мусульманского университета Аль-Азхар. Цветные ручьи и потоки стекались к площади Атаба. Белый поток медицинских халатов двигался по мосту Каср ан-Нил, и другой такой же — по улице Каср аль-Айни. Они слились на южном берегу людского моря. А со стороны площади Атаба текла река черных полицейских мундиров. На площади Исмаилийя все цвета перемешались в общий калейдоскоп, все песни слились в одну — революционный гимн Сайеда Дервиша. "Независимость или смерть!" —тысячи голосов выкрикивали эти слова. Как единое гигантское тело, колыхалась толпа, двигаясь к назначенной цели. Она сметала на своем пути оградительные щиты и полицейские кордоны, коней и копья, броневики и укрепленные позиции. А главное — она сметала страх, колебания, спокойные рассудочные голоса, советы мудрых людей и заговоры, тонко сплетенные в кабинетах королевского дворца и британского верховного комиссара.
Азиз оказался в центре толпы, и его несло, как лодочку на волнах прилива. Он стал неотделимой частицей этой человеческой массы, бурлящей вокруг него, как океан. Его индивидуальность растворилась в море общей решимости, голос стал частью общего голоса, пот слился с потом толпы. Его несло вперед помимо его воли. Он был словно слепец, которого ведут, как зачарованного, навстречу неведомой судьбе.
Волна беспокойства прокатилась по толпе: в передних рядах случилось что-то непредвиденное. Послышался протяжный воющий звук, словно осиный рой промчался над головами людей. Грохнули взрывы, перекрывшие рев толпы. Людская стена распалась надвое, невидимый нож рассек единую плоть, обнажил глубокую рану. Могучая волна замерла на мгновение и начала подаваться назад. Поперек растущего разрыва он увидел неясные тени, двигавшиеся за железной оградой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128