Он в этот момент не был расположен к шуткам. Заговорили на другую тему.
— М-да... сейчас мы никакого транспорта уже не найдем. А тебе ведь далеко топать. Пойдем ко мне, что ли?
— Вообще-то мне надо домой. Книги и тетради для завтрашних занятий у меня дома.
— Да брось ты, пошли ко мне. Ну, пораньше завтра встанешь и съездишь на автобусе домой перед занятиями.
— Ну что ж, можно, пожалуй, и так.
Некоторое время они молча шли по улице Каср аль-Айни. Потом Азиз предложил:
— Может, по набережной пойдем?
— Давай.
Высокие деревья чуть слышно шелестели над их головами. Листья дрожали в лунном свете. Шли неторопливо. Эхо шагов по каменной мостовой отдавалось в тишине ночной улицы. А рядом нес свои воды Нил — глубокий, искрящийся под луной. Тени играли на его поверхности — от густо черных до серебристо-белых. Казалось, невидимые пальцы перебирают клавиши гигантского фортепьяно. Все в этой ночи выглядело таинственным, удивительным, исполненным неведомых, но волнующих возможностей. Отчего, думал Азиз, каждый раз, когда он идет в ночи, его охватывает чувство неуловимой печали, рожденной мечтой о каком-то ином, воображаемом мире — целом калейдоскопе разрозненных образов, подобных кроссворду? Отчего его мозг буравит извечный вопрос о будущем, таком неясном и ненадежном? Ведь завтра он может в один миг погибнуть под колесами поезда или умереть в постели от болезни. Извечный вопрос, который иногда скрывается в глубинах сознания, отходит на задний план, но никогда не исчезает. Что я сделал со своей жизнью? Чего я в конце концов хочу от всего этого? Он внезапно нарушил молчание:
— Эмад, меня беспокоит одна вещь.
— Какая, Азиз?
— Ты знаешь, я всегда выходил в лучшие по учебе.
— Да, это верно.
— Так вот, в этом году, последнем в моем медицинском образовании, я не имел возможности заниматься систематически. Нет, я не пропускал лекций, старался всегда присутствовать на обходах, обследовать как можно больше пациентов, и один, и вдвоем с Асадом. Но в остальном все мое время, уходило на политику.
— Друг мой, это необходимые издержки.
— Я понимаю. Но все равно беспокоюсь. Я ведь по-прежнему горжусь своими академическими успехами и верю в их значение. Мечтаю о том дне, когда наконец займусь работой по специальности. Все это меня, честно говоря, тревожит и странным образом сказывается на нервах. Как только беру ручку, чтобы писать, в пальцах появляются судороги. Так больно иногда, что приходится бросать ручку. Она сама выскальзывает из пальцев, как кусок мыла.
— Со специалистом не советовался?
— Был у невропатолога. Он сказал, что это довольно редкий случай, называется писательский спазм и у пишущих людей, когда они переутомлены работой. Он решил, что я хочу перенести экзамены, и предложил выдать мне справку. Я отказался, сказал, что если состояние не улучшится, то вернусь к нему перед экзаменами и возьму справку с диагнозом. Тогда представлю ее декану и попрошу выделить мне человека, который запишет под диктовку мои письменные экзамены.
Эмад засмеялся:
— Редкий случай, которому подвержены только эксцентрики и гении. Успокойся, дружище. Дело не так серьезно.
— Не вижу ничего смешного. Понимаешь, меня это беспокоит, а из-за беспокойства состояние только ухудшается.
— Ну так выбрось беспокойство из головы. Наверняка тогда все и пройдет.
— Может быть. Но я читал в книге по нервным болезням, что такая штука имеет хронический характер и избавиться от нее очень трудно.
Эмад ничего не ответил. Они приблизились к зданию британского верховного комиссариата. На том берегу Нила мерцал огонек. Река простиралась перед ними, как озеро из расплавленного серебра. Неясной массой темнел остров, а над ним высились в ночи деревья, ветви качались на ветру. С обеих сторон острова горели цепочки огней на мосту Каср ан-Нил и на Английском мосту, вереницей двигались светлячки автомобилей.
После долгого молчания Эмад сказал:
— А причину ты хоть знаешь? Может быть, если найдешь причину, сам сможешь излечиться.
В причине я не уверен. Может быть, все дело в столкновении двух факторов, из которых я ни один не могу предпочесть другому. С одной стороны, мое медицинское образование, а с другой — политическая деятельность. Они тянут меня в разные Стороны. Еще, вероятно, я чувствую, что не так хорошо, как обычно, готов к экзаменам. Ну и подсознание стремится разрешить это противоречие.
— Кто это тебе сказал? Невропатолог, у которого ты был?
— Нет, он как раз ничего подобного не говорил. Да и времени у него на меня не было. Там в приемной столько больных ждало в очереди. А еще он отказался взять с меня деньги, поскольку я студент-медик. Ограничился диагнозом и предложил справку.
— Значит, ты сам, видно, психоаналитик, — в голосе Эмада прозвучал едва заметный сарказм, который Азиз проигнорировал.
— Я мало читал по психологии, но пытаюсь как-то понять себя и других. А теперь чувствую, что переживаю необычную фазу. Мне кажется, в ближайшие годы со мной должно многое случиться. Не могу избавиться от этой подсознательной тревоги.
— Преувеличиваешь ты, Азиз. У интеллектуалов так и бывает. Они вечно преувеличивают, особенно когда дело касается их самих.
— Возможно. Во всяком случае, так я чувствую.
В конце мостовой они повернули и медленно пошли назад вдоль берега. Азизу казалось, что он мог бы бродить так до рассвета.
На природе он всегда испытывал чувство глубокого покоя. А такое выпадало не часто. Вечно не хватало времени, чтобы просто полюбоваться ею, медленно, с чувством, проникнуться ее красотой. Лишь время от времени из окна утреннего автобуса он ловил взглядом дрожащую листву на дереве или, торопясь в аудиторию, примечал на газоне маленький алый цветок, выглядывающий из травы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128