В комнате воцарилась полная тишина. На мгновение всех словно парализовало.
— Ну-с? Так я жду ответа на мой вопрос.
Тишину на сей раз нарушил голос Эмада. Слова прозвучали спокойно и неторопливо:
— Мы все-таки настаиваем на том, что британские войска не удастся заставить уйти, пока народ не включится в борьбу. Мы больше не считаем переговоры эффективным средством.
Сидки-паша тяжелым взглядом обвел всю группу. Его глаза стали свинцовыми, жесткими.
— В таком случае должен вас предупредить о последствиях, которыми чреват ваш путь. Он представляет собой угрозу высшим интересам нашей страны. Мое правительство не может позволить кому-либо пренебрегать этими интересами. Мы раздавим любого, кто попытается вызвать беспорядки или подстрекать толпу на какие-либо действия. Хорошо усвойте это. У вас еще есть время подумать до 21 февраля. Со своей стороны я готов принять сколько угодно ваших делегатов в оставшиеся дни.
Он сделал жест человеку в черных очках, давая понять, что встреча закончена. Тот подошел к двери, приглашая гостей следовать за ним. Они молча вышли один за другим, миновали длинный коридор, спустились по мраморным ступеням, пересекли внутренний двор министерства и через железные ворота вышли на улицу. Некоторое время шагали молча, пока не поравнялись с маленькой закусочной. Эмад предложил всем:
— Давайте перекусим. Умираю от голода. Заодно и потолкуем.
Десять молодых людей решили занять два сдвинутых стола. Увидев, сколько сразу пришло посетителей, официант бросился к ним.
— Что будем брать? — спросил Азиз.
Рассаживались шумно, гремя стульями и громко переговариваясь. Азиз старался их перекричать:
— Ничего не слышно! Говорите по очереди!
— Раз уж Азиз берется платить, пусть и заказывает! Азиз повернулся к официанту:
Десять порций бобов с оливковым маслом и салатом, дна десятка вареных яиц и побольше хлеба. Галдеж поутих.
— Ну, так что вы скажете о встрече со стариком? — спросил Эмад.
Все замолчали. Ответил Хусейн — как обычно, говоря в нос, с усилием подбирая нужные слова:
— Думаю, что встреча получилась... По крайней мере мы высказали то, что нужно, и в подходящий момент.
Несколько человек шумно поддержали его, остальные промолчали. Халиль поднял руку, и все повернулись к нему.
— Я думаю, мы сказали все, что возможно было сказать на такой встрече. Мы не должны ожидать невозможного.
— А что ты относишь к возможному и невозможному? — вмешался Азиз.
Все засмеялись.
— Ну и зануда же ты, Азиз! — воскликнул Эмад. — Кончай цепляться!
— Я не цепляюсь. Честно, просто не понял.
— Ну что ты не понял?
— Что там было возможно и что невозможно.
— Похоже на то, что ты недоволен результатом встречи.
— Вообще-то да... до какой-то степени.
— Ну и почему, доктор Азиз? — спросил Хусейн раздраженно.
— Мне ваша позиция показалась недостаточно твердой.
— А что же ты молчал тогда? Мог бы добавить, что считал нужным.
— Ситуация была совершенно новой, необычной для меня. Когда мы оказались лицом к лицу с этим человеком, я чувствовал себя не в своей тарелке и даже не знал, что сказать.
— А ты-то что предлагаешь? — вмешался Эмад.
— Ничего. Я просто сказал то, что чувствую. А сейчас вот думаю о другом.
— О чем же?
— Я думаю, что они нас в покое не оставят. Вы узнали того типа, что стоял возле Сидки-паши?
— Да. Министр внутренних дел.
Халиль непроизвольно понизил голос, чуточку побледнел:
— Значит... нам не следует ночевать дома. Снова вмешался Эмад:
— Верно, братцы. Лучше ночевать на стороне. И еще: важно ускорить подготовку к двадцать первому. Расходиться давайте поодиночке, а завтра встретимся на спортивной площадке медицинского факультета.
Азиз подозвал официанта, расплатился. Обернулся к Хусейну:
— Если не возражаешь, Хусейн, выйдем вместе, а переночуем в квартире твоего брата, которую он недавно снял.
— Хорошо. Пошли.
В узкой сырой камере, где он находился постоянно, за исключением редких допросов или очных ставок с другими обвиняемыми, он думал о жизни. Никогда раньше он не размышлял о ней так серьезно и глубоко. Никогда раньше у него не было возможности спокойно поразмыслить над тем, что с ним произошло, обдумать все не спеша и прийти к каким-то выводам, возможно важным для его судьбы. Им овладело неизведанное дотоле ощущение, будто он заново переживает свою жизнь, но только глубже, прочувствованней. Казалось, что события, о которых он размышлял, происходили с ним вновь, но разворачивались они не в памяти о прошлом, а как бы наяву. Он начал отчетливо сознавать подстерегавшие его опасности. Им овладело ощущение, пока еще неоформленное и туманное, что смерть впервые стала реальной возможностью.
В то утро он лежал на грубом коричневом одеяле, покрывавшем койку у стены. Эта стена отделяла его от Сайеда. Вспоминая об исторической встрече представителей студенчества с Сидки-пашой, он чувствовал, как кровь приливает к голове. В глубине души он понимал, что во время этой встречи ему не хватило решительности или, точнее сказать, смелости.
Но в то же время чем больше он размышлял об обстоятельствах, в которых оказался в тот памятный день, тем легче ему становилось на душе. Все они неожиданно оказались на самом гребне могучей революционной волны. Более того, им довелось возглавить это движение. А под ногами в то время не было никакой твердой опоры, кроме энтузиазма и инстинктивного понимания того, что следует делать, чтобы организовать и направить движение.
Еще недавно он жил как бы на периферии событий, разворачивавшихся в стране. Совсем немного времени прошло с тех пор, когда он покинул свою раковину — узкий мирок, включавший в себя медицинский колледж, лекции, дом, ограниченное число друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128