Она слегка покраснела, ничего не ответила. Они спустились по лестнице и вышли из дома прямо на солнцепек. Он держал ее за руку, пока они шли рядом. Раздумывал — сказать ей или нет то, что скрывал. Решился.
— Надия. -Что?
— Я вступил в партию.
— Я знаю.
— Откуда ты знаешь?
— Эмад сказал.
— Ты знакома с Эмадом? -Да.
— С каких это пор?
— Да уж больше года.
— Друг семьи? — Азиз не мог скрыть недоумения.
— Нет. Мы — члены одной и той же партии.
Он остановился и долгим взглядом посмотрел ей в глаза. Новость поразила его. Ударив себя по лбу, он стал смеяться. Оба весело хохотали, и голоса их звенели в воздухе, как два ручья. Он обнял ее за плечи, и они вместе пошли дальше.
Он пошевелился во сне, приоткрыл и снова закрыл глаза. Сон был прекрасен, и не хотелось просыпаться. В ушах еще слышался ее звонкий смех. Она протянула ему желтую кожаную сумку, набитую туго — вот-вот лопнет. Он даже удивился тому, как эта худенькая девушка сумела дотащить такую тяжесть.
— Когда ты вернешься из Махалли аль-Кубры? — спросила она.
— На той неделе.
— Азиз... - Глаза ее смотрели на него с нежностью. - Я буду скучать по тебе.
— Я еще больше буду скучать без тебя.
Ее лицо озарила радостная улыбка, и он с трудом подавил желание обнять ее. Наклонился завязать шнурок на ботинке, потом выпрямился и сказал:
— Мне пора идти.
На ее лицо набежала тень. Она протянула ему руку:
— До встречи.
Он на мгновение задержал ее руку в своей ладони, потом повернулся и быстро пошел прочь. На повороте дороги оглянулся, помахал ей рукой и скрылся за высокой стеной.
Три месяца минуло с тех пор, как он покинул Каир и обосновался в Танте, в комнате, окна которой выходили на зеленые поля. Вспоминая события нескольких месяцев, он сознавал, что все происшедшее было естественным, почти неизбежным. События развивались в определенном направлении, как глубокая мощная река, несущая воды к своему устью, — никаких преград на ее пути. Внутренняя борьба достигла в нем кульминации, точки, откуда возврата уже не было. Впереди были только четкие, твердые решения.
Заполненные больными палаты, длинные коридоры с нескончаемым потоком пациентов, очереди, часами ждущие приема, — все это говорило о вопиющей нищете и отчаянии, все это ставило под сомнение целесообразность его пребывания здесь, полезность его деятельности. Когда он шел между двумя рядами коек, его провожали взгляды, в которых ему мерещился укор. Шло время, и в нем усиливалось ощущение беспомощности, он чувствовал себя карликом, пытающимся своротить горы.
Ночами, закончив работу, он ездил с одной окраины города на другую с черновиком новой листовки или отчетом об очередной волне забастовок, охватившей индустриальные районы. Или вез сумку, набитую журналами, которые надо было оставить в чьем-то доме для дальнейшего распространения.
Выполняя тайные поручения, он стал все чаще бывать там, где жила беднота, где люди ютились в хижинах, похожих на пещеры, где смрад гнилой сырости не выветривался и люди дышали им всю жизнь, где дети спали в ряд на земляном полу и где керосинки дочерна закоптили стены.
Там он садился на соломенную подстилку на земле или на деревянную лавку с рваными подушками, пил горячий чай при неверном свете керосиновой лампы и слушал. Люди делились своими мыслями, говоря на ином языке — не на том, к которому он привык. На их языке вещи назывались своими именами, а речь шла об ином мире, нежели тот, в котором он жил. Здесь значения слов были просты и недвусмысленны, грубы, как сама жизнь, которую они вели, порой даже жестоки. Этот язык был пропитан горечью, но неизменно нес в себе и частицу тепла. В одну из тех жарких августовских ночей, когда дыхание города словно нависает тяжелым влажным облаком над его кварталами, ноги привели его к маленькому дому, сложенному из саманного кирпича, в конце узкого переулочка в районе Шубра аль-Хайма. Он постучал костяшками пальцев в некрашеную дощатую дверь и прислонился к косяку, переводя дыхание. Дверь резко распахнулась, и он чуть не упал внутрь, наткнувшись на невысокого коренастого мужчину, который подхватил его руками. Голос хозяина был басовитым, в нем послышалась тревога:
— Кто вы такой?
— Азиз.
— О! Милости прошу. Я ждал вас. Заходите.
Азиз вошел в комнату, сел на софу, прислонившись спиной к стене. Комната была почти пустая, на стенах никаких украшений, кроме фотографии феллаха: суровый взгляд, длинные руки, шапочка-такия на голове и галабея, распахнутая на груди. На полу — соломенная циновка, растрепавшаяся по краям. Перед софой — маленький столик, накрытый красной салфеткой.
Мужчина сел рядом с ним.
— Добро пожаловать, товарищ Азиз. Очень рад вас видеть, вы осветили мой дом своим присутствием.
— Пусть аллах всегда освещает ваше жилище.
— Устали, я вижу. Чаю?
— Да, не откажусь.
— Бутерброд с брынзой?
— Любимая еда. Прямо мои мысли читаете.
Хозяин засмеялся, довольный, и вышел ненадолго. Вернулся, неся в руках поднос с угощением.
Азиз внимательно посмотрел на него. Высокий смуглый лоб, пухлые щеки, широкий рот с крепкими белыми зубами, длинные черные усы. Лицо показалось ему знакомым.
— Мы раньше с вами не встречались?
— Не припомню.
— А я вас припоминаю. Где-то мы уже встречались.
— Не исключено. Может, на улице? — осторожно предположил хозяин.
— Да нет.
Хозяин пригласил его к столу, словно желая замять эти вопросы.
— Скорее всего вы меня с кем-то путаете, — сказал он. — Все мы, знаете ли, на одно лицо.
— Как это на одно лицо?
— А так. Работяги все на одно лицо. Азиз улыбнулся.
— Ну как же так?
— Очень просто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128