— Мы же договорились больше не обсуждать голодовку, — раздраженно сказал высокий молодой человек. —Мы ведь приняли решение, заранее все обсудили, обо всем договорились. И не надо больше на эту тему...
— Послушай, дело ведь не только в энтузиазме, — мягко возразил пожилой узник. — Ты еще молодой и сильный, а вот о других не думаешь. Мне уже за пятьдесят, и организм у меня совсем не тот, что был раньше.
— Но ты же сам проголосовал за голодовку.
— Верно. Проголосовал.
— А теперь хочешь вновь начать дискуссию, причем в самый разгар борьбы. — Молодой человек бросил взгляд на Азиза, ища его поддержки.
— Любые дискуссии исключаются, — сказал Азиз. -- Таково было одно из наших постановлений. Вы знаете, что решение было правильным и основывалось на нашем прежнем опыте. —, Азиз обратился к седоволосому человеку: — Не надо терять самообладания. Сейчас не время для споров. Но одну вещь я хотел бы подчеркнуть: иногда уместней промолчать, чем высказывать свое мнение. Верно я говорю, отец? — Он улыбнулся. — Возраст, отец, только увеличивает нашу ответственность. Приходится многое брать на себя.
Пожилой мужчина, опустив глаза, долго молчал.
— Если ты так ставишь вопрос, — сказал он наконец, — мне сказать больше нечего.
Все вздохнули с облегчением, разговор сразу же перешел в другое русло:
— Слышали последний анекдот?..
Воспользовавшись этим, Азиз вышел из камеры. Проходя мимо открытых дверей, он невольно ловил обрывки разговоров :
— Мой сын уже старшеклассником стал. Месяц назад приходил навестить. Он уже выше меня, я просто глазам не померил...
-...целое блюдо шашлыка с рисомс Лучше ничего нет на свете...
Странно, неужели они еще чувствуют голод? Хуже всего, конечно, тем, у кого крепкое тело и здоровый аппетит... А вот чей-то заразительный смех:
— О, мое брюхо! Эти газы взорвут меня, как бомбу, и вы нее погибнете...
Сколько еще продлится эта голодовка? Лишь несколько
заключенных сохранили способность стоять на ногах: Сайед, Хильми, еще трое-четверо. Остальные лежали в камерах. Ты, Азиз, родился в богатой семье. С детства привык к калорийной еде. Но и твои силы на исходе. Сила воли, закаленная годами борьбы,—на сколько ее еще хватит? Твои товарищи смотрят на тебя с надеждой. Они сделали все возможное и невозможное. Еще до объявления голодовки каждый шаг был тщательно взвешен, подготовлен. Каждый получил возможность высказать свои соображения. Пять сотен писем были разосланы в газеты, в различные государственные учреждения, близким и друзьям. По всей стране прошли демонстрации, требующие освобождения политзаключенных. Некоторые члены парламента от партии Вафд поставили этот вопрос перед ассамблеей. Газеты публиковали подробные отчеты об условиях содержания в тюрьме... Но высшие инстанции не давали ответа: глухие по-прежнему отказывались слышать, каменные сердца не умели сострадать.
— Их следует хорошенько проучить, — заявил толстый человек с бесстрастными глазами, с золотыми орлами на плечах. — Этот порочный круг должен быть разорван. Бунтовщики никогда не успокоятся на достигнутом, никогда не подчинятся. Дай им палец — они всю руку отхватят...
Эти слова толстый человек говорил другим людям, собравшимся в его просторном кабинете. Их лица были гладко выбриты, усики подстрижены, физиономии спокойны, золото на плечах переливалось в ярком свете софитов.
Все они безоговорочно поддерживали шефа:
— Совершенно верно! Абсолютно правильно, ваше сиятельство! Как тонко вы их понимаете, насквозь видите! Разрушители социальных устоев! Ни религии, ни морали...
Их глаза горели верноподданническим восторгом...
...Сайед ходил с трудом — казалось, его ноги опутаны невидимой веревкой. Хильми двигался, опираясь обеими руками о стену о решетчатые двери. Он напоминал ребенка, делающего первые шаги. Они собрались втроем в камере Азиза, сели, скрестив ноги по-турецки, на одеяло.
— Хватит вам ходить, — сказал им Азиз раздраженно. — Почему вы не лежите?
Хильми протестующе поднял руку.
— Оставить товарищей? Без присмотра?
— Я обхожу их каждый день.
— Мы знаем. Но одного человека для обхода недостаточно. Нас должно быть трое или четверо. Чем больше, тем лучше. Это поднимает их моральный дух.
Сайед кивнул в знак согласия.
— Азиз, не будь чересчур самоуверен. Твои силы, брат, тоже имеют предел.
— Конечно. Но я врач и свои возможности знаю. Пульс у меня медленный, ровный. Каждое утро я принимаю душ. Слабость, конечно, есть, но в остальном все в порядке. Сайед смотрел на него с удивлением.
— С ума ты, что ли, сошел? Душ по утрам? Да еще эти обходы утром и вечером.
— Да. Я, представь себе, чувствую себя лучше, когда двигаюсь. Я даже думаю еще неделю так протянуть.
— Ну, это еще надо посмотреть.
— Я чувствую, что смогу...
— Ладно, оставим это, — сказал Хильми мрачно. — Что дальше будем делать?
Некоторое время они молчали. Сайед пальцем чертил на одеяле какие-то цифры. Рука у него была белая как мел. Что-то подсчитав в уме, он решительно заявил:
— Кончать надо голодовку. Что ты скажешь, Азиз?
— Не согласен.
— Ясное дело, ты еще не дошел до ручки. Но ведь ты тут не один.
— Отступить после всего, что мы сделали? — воскликнул Азиз.
— Да, именно так. Если мы не сделаем этого сами, нас заставят это сделать другие. Не завтра, так послезавтра. Заставят те, кто надломился, дошел до предела.
— А остальные пусть продолжают.
— Если хоть один прекратит голодовку, считай, что все пропало.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Такое уже случалось раньше. Лучше самим организованно отступить, чем потерпеть провал. Иногда надо уметь признавать поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128