Рука опустилась и отшвырнула палку прочь. Маленькие глазки злобным взглядом окинули ряды заключенных. Поражение! Бесшумно, безжалостно прокралось оно в его душу, в разум. Сотни глаз наблюдали впервые, как Абдель Гаффар был публично опозорен.
Маленькая группа неожиданно задвигалась, будто очнувшись от спячки. Один за другим они отвернулись от Абдель Гаффара и медленно пошли по коридору прямо в свою камеру.
А синие фигуры продолжали стоять на месте и молча наблюдали, словно спектакль еще не закончился.
Абдель Гаффар склонил голову и долго стоял неподвижно. Потом обвел взглядом толпы заключенных, стоявших у перил. Что-то изменилось в его взгляде. В нем больше не было непоколебимой самоуверенности. И, желая скрыть внезапно охватившую его панику, он хрипло закричал.
— А ну, по камерам! Все! Живо!
Загудели голоса, нарушив затянувшееся молчание. Задвигались люди, потекли синие волны униформ по камерам. И словно что-то изменилось в походке людей: они не волочили больше ноги по гудрону полов, а шли легко, без бремени застарелого страха.
Абдель Гаффара передернуло с головы до пят. Он взял себя в руки и пошел, тяжело ступая, к длинному ряду ожидающих его камер. Запер первую камеру, раскрыл следующую, просунул голову внутрь.
— Умывальня! — Потом добавил: — И побыстрей!
Было уже двенадцать часов, когда он добрался только до седьмой по порядку двери. Вставил ключ в замок и тут же услышал сигнал на обед. Впереди еще тридцать камер, а уже пора разносить еду. Он вынул ключ и торопливо зашагал по лестнице наверх, крича на ходу:
— Разносить обед! Еще шестерых на раздачу!
Неизвестно откуда вынырнули арестанты и бросились следом за ним вниз по лестнице. Вернулись, неся по большой кастрюле чечевицы, от которой шел пар. Абдель Гаффар прошел ндоль ряда камер, открывая двери и объявляя:
— Обед!
Выходили заключенные с мисками, получали порцию горячей чечевицы. Дверь за ними надзиратель тотчас запирал.
Когда у седьмой двери он открыл запор и крикнул: "Получите свои порции", никто не вышел из камеры.
— Получите свои порции! — повторил он. Азиз подошел к двери и сказал:
— Эта камера не будет обедать.
— Почему не будет?
— Потому что они не были в туалете. Как они будут есть? Кроме того, это нарушение распорядка.
— Это ваши же товарищи виноваты. Всех задержали своей медлительностью.
— Не они, а вы виноваты, потому что настаиваете на том, чтобы камеры открывались каждая по очереди.
— Короче, вы примите или нет ваши порции?
— Мы не станем обедать, пока не побываем в умывальне. Мы не мылись и не оправились. Параши переполнены, питьевую воду не меняли, помещения не убраны. Все это — нарушение распорядка. Если сейчас пройдет какой-нибудь офицер, ему достаточно только посмотреть, и он поймет, что вы не справляетесь с работой.
Абдель Гаффар некоторое время молча смотрел на Азиза. Потом запер дверь и подошел к следующей камере. Открыл ее и объявил об обеде. Никто не вышел. Он повторил, и тогда к двери подошел один из заключенных.
— Мы не хотим брать еду.
— Почему?
— Потому что еще не были в туалете.
Он запер дверь. Ему стало ясно, что все повторится и в остальных двадцати девяти камерах. Однако он по обязанности открыл каждую из них, чтобы услышать одну и ту же фразу: "Мы не возьмем еду. Мы еще не были в туалете". Правила есть правила, и надо было их соблюдать.
Принятие пищи в тюрьме было священным ритуалом. Никто не объявлял голодовку. Все настаивали лишь на необходимости сходить в туалет и помыться перед едой. Абдель Гаффар был озадачен. Он обслужил только шесть камер, а тридцать так и остались ни с чем. А ведь надо было еще убирать помещения. И как некстати это утреннее происшествие, когда он бил их палкой. Как дружно они стояли перед ним. Ни один не пошевельнулся, не убежал, как это делали те, с кем он раньше имел дело. И все видели это, весь блок: пятеро стоят с гордо поднятыми головами. Они словно наэлектризовали всю обстановку в тюрьме. В этом таилась опасность для самого надзирателя. И все из-за того, что он не открыл сразу все двери утром. К чему это приведет? И что дальше делать? Сообщить начальству? Неудобно. Первый день на новой должности — и не смог справиться с такой ерундой. О своей репутации тоже стоит подумать. Как-никак, а его всегда боялись. А тут станет посмешищем для всей тюрьмы.
Абдель Гаффар сел за свой серый стол и задумался. Что же теперь делать? Спустя немного времени позвал одного из помощников.
— Послушай, — сказал он торопливо. — Ты этих людей хорошо знаешь?
-Да.
— Кто у них главный?
— Да мы точно не знаем.
— Ну хотя бы... кого они там особо уважают, что ли?
— Не знаем мы. Они все сообща делают.
— Как это так?
— Договариваются, прежде чем что-то делать, а дальше — все как один. У них и деньги поровну, и еда, и табак, и чай, все, что есть.
— Ну а с кем из них можно поговорить?
— Есть у них один, которого они назьюают "представителем для администрации".
— Представителем для администрации? -Да.
— А что он делает?
— Обсуждает с администрацией их дела.
— Как его зовут?
— Доктор Азиз.
— Доктор?
— Ну да. Врач настоящий.
— В какой он камере?
— В пятьдесят третьей.
Абдель Гаффар поднялся и снял ключ с кольца, висевшего на широком кожаном поясе. Медленно и тяжело зашагал вдоль коридора, сопровождаемый сзади небольшой группой помощников. Им было любопьдно, что сейчас произойдет. Он отомкнул дверь и остановился на пороге, удивленный представшей перед ним картиной. Заключенные сидели вокруг начерченного мелом па асфальте квадрата. Сосредоточенно смотрели на расставленные по квадрату мелкие фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128