Он слегка зажмурился от света яркой электрической лампочки и протянул старушке руку.
— Добрый вечер, тетушка.
— Добрый вечер, сынок, добрый вечер. Ну как ты поживаешь?
— Слава богу, неплохо. А как у вас дела?
— Тоже, слава богу, помаленьку. Покуда у тебя все в порядке, у меня тоже все хорошо. Ты наша единственная радость, сынок.
— Нет, тетушка, это вы наша радость. Как ваше драгоценное здоровье? Не полегчало после лекарств?
— Аллах милостив, сынок. Голова больше не болит. Вот только головокружения еще бывают.
Он смотрел на ее морщинистое лицо, на котором время и невзгоды оставили свой отпечаток.
— Будем надеяться, что и головокружение тоже пройдет. Лекарства регулярно принимаете?
— Когда есть возможность его купить.
— Э, нет. Так нельзя. Почему вы мне не сообщаете, когда оно у вас кончается?
— Спасибо тебе, дорогой. Мы уж и так тебе много хлопот доставили.
— Какие там хлопоты? Для меня ведь не составляет ни малейшего труда доставать лекарства. Ладно, я принесу запас сразу месяца на два-три.
— Благослови тебя аллах, сынок. Да проходи, проходи... Там тебя Эмад ждет.
Она повернула ручку высокой белой двери в прихожей справа. За дверью была комната с широкой деревянной тахтой, накрытой голубым покрывалом. Между постелью и стеной были втиснуты маленький столик и деревянный комод с высоким зеркалом, обезображенным зигзагообразной трещиной. На столике — настольная лампа с абажуром. Свет ее падал на раскрытую книгу. Эмад сидел, положив локти на столик, и читал.
Когда они вошли, он оторвал взгляд от книги и расплылся в улыбке:
— Азиз! Привет, дорогой. Ты давно пришел?
— Несколько минут назад. С твоей матушкой разговаривали. Как дела? Мы уж дней десять не виделись, если не больше.
— Десять дней? Надо же, как время летит. Что нового, старина? Садись сюда.
Он вытащил босые ноги из-под столика и поставил их на цветной соломенный коврик возле тахты. Жестом указал на единственный стул в комнате. Сам уселся на постели по-турецки и наклонил голову, приготовившись слушать, что скажет Азиз. Однако, едва гость раскрыл рот, чтобы сказать что-то, Эмад заговорил сам. Голос у него был спокойный, глубокий. Говорил медленно и вроде бы нерешительно, словно обдумывал каждое слово, прежде чем произнести.
— Десять дней... Да... Я и не заметил, как они пролетели. Занят был страшно. Считай, четверо суток не спал толком. Стимуляторы глотал, чтобы не заснуть. — Он приложил ладонь ко лбу. — Голова, кажется, распухла, ей-богу. Кружится иногда. Пытаюсь вот читать и что-то никак не могу сосредоточиться. Всякие встречи, митинги. Каждый день все больше и больше — с ума сойти. Нет... скоро определенно взрыв будет. Студенты готовятся вовсю. К началу академического года будут готовы выступить. Требуют вывода английских войск. Уже никто не поддерживает переговоров и компромиссов. Лозунги наши подхватывают моментально. Прямо как пламя в стоге соломы. Конечно, еще многое предстоит сделать, чтобы все это упорядочить, организовать. Студенческое собрание на медицинском факультете закончилось полным провалом. Мы готовились, понимаешь, собрали массу студентов, и вдруг на тебе: в большинстве оказались представители наших традиционных консервативных партий. А все потому, что не успели создать исполкомы. Все наспех делали. Вот сейчас и приходится максимум внимания уделять выборам в эти комитеты. Думаем все-таки на каждый учебный год выбирать по два представителя от каждого факультета. А они будут формировать на своих факультетах исполкомы и выбирать делегатов в центральный исполком университета.
Эмад говорил без остановки, не переводя дыхания, и взгляд его блуждал по комнате. Он то внимательно, даже подозрительно рассматривал окружающие вещи, то взгляд его становился отсутствующим. Он словно витал в мире ином, существовал в двух ипостасях: физически присутствовал, а мысленно находился в другом месте.
Азиз перебил его:
— А что относительно средних школ?
— Мы наладили сейчас контакты с самыми перспективными из них.
— И еще... Я чувствую, что среди рабочих тоже идет брожение. Постоянно бастуют из-за безостановочного роста цен. Они явно провели параллель между дороговизной и английской оккупацией.
Тонкие губы Эмада растянулись в улыбке, в которой сквозило чувство превосходства. Азиз замолчал, чтобы дать ему высказаться. Тот начал с вопроса:
— Ты лучше скажи, что вы там на факультете предприняли?
— Были выборы в исполком. Хусейн, Халиль и я вошли в его состав.
— Отлично. Ну а какова общая ситуация на данный момент?
— Большинство составляют прогрессивные ребята и вафдиеты1. Есть небольшие группировки правых партий и религиозных фанатиков.
— А почему Хусейн не пришел с тобой?
— Он там контакты налаживает, готовит распространение листовок о текущем положении и наших задачах.
Эмад на некоторое время задумался. Поежился, как от холода. На нем была хлопчатобумажная полосатая пижама, один карман которой был оторван с краю и висел уголком. Штаны — короткие, едва достававшие до щиколоток. Одежда будто с чужого плеча. Он протянул руку к платяному шкафу возле комода, стащил с перекладины черный шерстяной пиджак и торопливо надел его. Потом снова уселся в прежней позе на постели. Один локоть вылезал через дыру в рукаве.
Азиз снова вернулся к разговору:
— Ну а рабочие как?
— А что рабочие?
— Разве мы не собираемся устанавливать с ними контакт?
— А тебе что до этого? — В голосе прозвучал холодок. Азиз был неприятно удивлен, однако воздержался от комментария и продолжал как ни в чем не бывало:
— Как наше движение может увенчаться успехом, если нет сотрудничества с рабочими?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128