Главное, что от нас требовали, — это скорость. Не терять ни минуты. Ради этого и били всех непрерывно — с восхода солнца до заката.
Бегали мы до тех пор, пока не падали от изнеможения. А уж как упадешь — тут начинаются особые побои, прямо зверство какое-то. Окружат охранники упавшего, как волки добычу, и тут уж не одна палка или плеть, а сразу пяток или десяток вонзаются в тело. Вот и выбирай: либо снова побежишь, либо прощайся с жизнью.
Примерно в полдень устраивали перерыв на обед. Четверо на одну миску чечевицы, каждому по заплесневелой лепешке и немного соли. Еще каждому арестанту выдавали порцию мерзко пахнувшей самогонки — бузы. Клянусь аллахом, давали алкоголь. Это, мол, восстанавливает силы и поднимает дух. А буза, она что бензин— горючее: дает видимость прилива энергии, согревает ненадолго. А им надолго и не надо: все равно сдохнешь скоро. Арестантов хоть отбавляй, через шесть месяцев новых пришлют.
Ночью, бывало, рухнешь замертво на голые доски — вымогай до предела, все болит жутко, кровоточит. Все храпят в цепях, а ты иной раз мыслями улетишь далеко-далеко. Вспоминаешь эту тюрьму как настоящий рай земной. А порой приснится она — так просыпаться не хочется. Ох уж эти мысли... Как начнешь думать да вспоминать — покою от них нет ни ночью, ни днем. Прямо с ума сойти можно от одних мыслей. Даже когда плетью стегают, думаешь все об одном, в песке вязнешь — все равно о том же мечтаешь, вернуться, вернуться, вернуться. Как бы вернуться, да...
Ну а как вернуться — дело известное. В аль-Урди все знают: есть два пути. В деревянном гробу или на носилках. Другой дороги нет. Хочешь вернуться живым — значит, нужно покалечиться, стать непригодным для работ. Способов много, и все арестанты их знают. Видели своими глазами. В общем-то, одно и то же — то, что и до нас делали. Можешь подсунуть под колеса платформы руку, ступню или всю ногу. Втереть в глаза химию и ослепнуть. И скажу тебе — жить калекой или слепым все же лучше, чем те мучения. Днем то и дело слышишь крики избиваемых, упавших от истощения, или крики тех, кто кинулся под колеса. Бежишь, толкаешь платформу и видишь лужи крови на колее...
Он вдруг смолк и задумался, повернув к Азизу бледное лицо, обрамленное шапкой черных волос. Страшно смотрели вылезшие из орбит белые шары, напоминавшие о пережитых муках ада.
— Вот я и выбрал химический графит, — тихо произнес он. — А почему — сам не знаю. Может, просто под рукой оказался. Или оттого, что хил я телом, боли уж очень боюсь. Так, думаю, оно сподручнее и не слишком больно. Да, может, просто хотелось вернуться на своих двоих, а не на чьих-то плечах.
Азиз молча слушал, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, что задыхается от тяжести в груди. В комнате стало совсем темно. Он поднял глаза к окну и увидел сквозь решетку серую тучу, неподвижно повисшую в небе. Протянул руку и взял Сайда за плечо — сквозь тряпье прощупывалась острая плечевая кость. Дверь камеры внезапно распахнулась, и появился Эмад, неся в руках жестяную тарелку с двумя стаканчиками кофе, от которых шел пар. Сказал:
— Я вместо Метвалли пошел, чтобы поздороваться с Саидом. Он наклонился и поставил импровизированный поднос на
пол. Выпрямился и направился к Сайду, но тут же остановился как вкопанный, напряженно застыл. Лицо его побледнело, он сделал шаг назад и прислонился к двери. Сайд прошептал:
— Кто это пришел, Азиз?
— Эмад.
— Эмад? — Он приподнялся, опершись рукой о стену, другую вытянул вперед: - Здравствуй, уважаемый Эмад.
Эмад оторвался от двери и, подойдя к Сайду, пожал ему руку. Лицо его не покидало выражение застьюшего испуга, движения были скованными.
Сайд снова уселся на пол, потянув за собой Эмада. Азиз нарушил тягостную паузу:
— Передай-ка мне кофе, Эмад. Спасибо.
Он взял стаканчик и вставил его между пальцев Сайда.
— Не очень горячо, Сайд?
— Нет. — Он отпил глоток и с наслаждением вздохнул: — Алла-ахх...
Азиз вынул пачку сигарет, прикурил одну и сунул Сайду в рот.
— Кури, Сайд. — Обернулся к Эмаду: — Сайд только что рассказал, что там было в аль-Урди,
Воспоминания о Сайде для Азиза были неразрывно связаны с Абуль Вафой. Они ведь были неразлучны, эти двое. В аль-Урди их отправили вместе, и вернулись они оба спустя три месяца. Сайд на собственных ногах, а Абуль Вафа — на плечах товарищей. Могучий гигант за три месяца каторги превратился в истощенного, хилого человека, которого ноги не держали.
Абуль Вафа был обречен с того момента, как его отобрали для отправки в аль-Урди, обречен еще до прибытия туда. Так говорили все, кто был наслышан об этом месте. В аль-Урди свои законы, а точнее, свое переосмысление общих законов, существовавших с незапамятных времен, когда на нашей земле произошло разделение на правителей и подданных, собственников и рабов, тюремщиков и арестантов.
Абуль Вафа обладал необычным ростом и необычайной физической силой. А сильные мышцы неизбежно привлекали к себе внимание в аль-Урди. У человекоподобных волков слюнки текли при виде его, пробуждалась трусливая натура во всем ее ничтожестве. Богатырь самой своей внешностью бросал вызов мелким тиранам. Могучее тело должно пасть на колени, гордо поднятая голова должна склониться до земли. Таков неписаный закон аль-Урди. Таков приговор судьбы.
Естественно, что с момента своего прибытия Абуль Вафа стал объектом пристального внимания со стороны надсмотрщиков лагеря. Едва он вошел в ворота, его тут же приметили. С него не спускали глаз, в которых горело странное вожделение и жажда крови.
Стражники образовали вокруг него широкое кольцо, которое начало медленно сужаться, пока не поглотило его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128