В плотной черной тишине той памятной ночи, в тишине, озвученной весточкой от человека, бесконечным постукиванием в стену, которое временами усиливалось, словно мольба о помощи с корабля, попавшего в шторм, он стал шаг за шагом нащупывать дорогу назад, рывок за рывком всплывать на поверхность, возвращаясь к берегу у города, где был когда-то рожден. Там он рухнул на песок — неподвижный, безмолвный, лишенный жизни.
Но ведь ты, Хусейн, не такой, как Махмуд — продавец велосипедов. Жизнь дала тебе в руки все необходимое. Твой отец, кондитер и торговец, баловал тебя с раннего детства. Свои первые шаги ты сделал по паркету богатого особняка. Питался изысканными блюдами, носил одежду из тончайшей мягкой шерсти, а позднее обзавелся ярким спортивным автомобилем, на котором носился по улицам города. Отец дал тебе возможность учиться, стать студентом медицинского факультета, а затем и врачом, перед которым люди преклоняются, словно перед богом, исцеляющим от недугов магическим мановением рук. Но тебе и этого было мало. И ты стал мыслителем, общественным деятелем, оратором, человеком, которого люди носили на и исчах во время демонстраций и который карабкался к высшим политической организации — всегда в действии, этакая тая сила, подталкивающая других, ободряющая, убеждающая.
11о почему? Чего ради? Пришло время и для тебя ответить на ЭТОТ вопрос. Вопрос, который важнее любых исследований, деду кций, важнее всех тех вопросов, которые задавали тебе в ходе ДОЛГИХ и нудных собраний, проходивших тайно, за закрытыми дверьми. Чего ради шел ты по этому долгому и трудному пути с его суровыми испытаниями, уроками изнурительной, опасной борьбы? Неужели ради того, чтобы сломаться здесь, скатиться вниз при первой же серьезной проверке на прочность, превратиться в кусок плоти, в нечто аморфное, лишенное формы и содержания, в желеобразную массу, к которой липнут насекомые, как мухи, слетающиеся к помойке?
Ведь ты, Хусейн, был не таким, как Махмуд — продавец велосипедов. Ты был человеком с большими амбициями, куда более широкими, чем принципы, которые ты проповедовал. Попав в ловушку, ты не отдался эмоциям, как это сделал он. Рассудочность все прибрала к рукам. В первую же ночь она все разложила для тебя по полочкам, все быстро взвесила, вычислила. Прибыли и убытки.
В игру вступил электронный компьютер, который оценивает все с безукоризненной рациональностью, взвешивает возможные последствия. Человек превратился в вычислительную машину. Но и они тоже вычисляли. Знали, на какие чувствительные кнопки нажать, чтобы ты начал работать на них, выполнять их команды. С того момента ты обрубил все узы, связывавшие тебя с прошлым, с другими людьми, с теми ценностями, которые столь много для тебя значили. И с того же момента ты пытался потащить за собой других в ту же пропасть, в то же болото. Ведь тому, кто падает, особенно больно видеть тех, кто выстоял, остался на ногах.
Махмуд был пострадавшим. Он не выдержал и сломался в момент наивысшего страдания. А вот ты, Хусейн, просто всегда стремился оказаться в одном лагере с победившими.
Большой овальный зал чем-то напомнил ему помещение, где тренируются боксеры и борцы. Может быть, на такую мысль наводили размеры и конфигурация зала, а может быть, и то, что отсутствовала мебель, а белый пол был устлан матрацами. А еще такую ассоциацию вызывало то, что люди в этом зале сидели на полу концентрическими кругами вокруг небольшого пустого пространства посередине. Лица серьезные, даже мрачные, словно ожидающие какого-то вердикта. Желтоватый свет подчеркивал их бледность. Сидят плотно, плечом к плечу, не оставляя свободного места, кроме маленькой площадки посередине, выделяющейся, как пупок на животе. Эта человеческая масса воспринималась в каких-то порывах как единый организм: например, общий вздох, когда пламенные слова задевали за сердце. Этот организм единодушно протестовал, замолкал, громко смеялся... Всякое разделение между людьми растворилось, исчезло. В душном воздухе незримо витало общее для всех ощущение неизбежности борьбы, напряжение страстей, готовых вот-вот выплеснуться наружу. Час за часом в закрытом пространстве скапливался, не находя выхода, голубоватый дым сигарет.
Выступавших было много. Они стояли на маленькой арене. Глаза были прикованы к ним. На лицах ни намека на усталость. Слушали сосредоточенно, затаив дыхание, словно были свидетелями чрезвычайного события, когда нечто новое, великое и удивительное рождалось на их глазах на этом крошечном пятачке необъятного мира.
Вскрики, возгласы присутствующих временами напоминали стоны невыносимого страдания, нестерпимой боли. Ведь боль сопровождает акт рождения со времен Адама и Евы, с самого начала человеческого рода, а свобода закаляется в горниле человеческих страданий и бед.
Это помещение напоминало театр античности, где лица были скрыты белыми масками. В воздухе висел тяжелый запах хлороформа. Площадка, которую окружали ряды людей, была операционным столом, на котором происходили трудные роды. Младенец еще не появился на свет, но все знали: он на пути к появлению. Потому что именно здесь, в этом крохотном уголке необъятного мира, высеклась первая искра. Здесь постепенно закладывались основы широкого движения, которому суждено было захлестнуть мощными волнами город Каир, охватить массы студентов и рабочих, добраться до Александрии на севере и Асуана на юге.
Здесь зарождался Национальный комитет рабочих и студентов — новое руководство, выросшее из народа, из горнила борьбы против колониализма и монархии. Ему суждено было возглавить революционное движение, которое потрясло основы системы, могучим молотом нанесло удар по феодальной тирании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128