Высокие зарешеченные окна были распахнуты настежь. Эти железные решетки всегда вызывали в Азизе непонятный страх. Он чувствовал себя маленьким зверьком, попавшим в ловушку. Азиз стоял, заложив руки за спину, и словно завороженный смотрел в черно-мраморные глаза деда. Неопределенно долгая пауза — и вдруг этот человек и бабушка, стоявшая рядом с ним, одновременно отпрянули от Азиза, услышав его ясный детский голос:
— Ты плохой.
Слова зазвенели в тишине, эхом откатились от стен и высокого потолка, отзвуком долетели в зал, где столпились, затаив дыхание, женщины в черном — многоглазый монстр.
Человек на софе некоторое время с удивлением разглядывал Азиза, потом губы его растянулись в широкую улыбку и он раскатисто захохотал. Из-под широкого кафтана опустились на пол ноги. Он подошел к ребенку и легонько потрепал его по голове. Громадная ладонь почти целиком накрыла детскую головку. Потом легонько подтолкнул Азиза к двери.
— Ладно, можешь идти.
В то время он еще был слишком мал, чтобы знать, что розги хозяев предназначены только для спин бедняков.
Многого он тогда еще не знал, живя в огромном доме с большими комнатами, толстыми стенами, высокими потолками, зарешеченными окнами, — ребенок, затерянный в чужом мире. Он познавал этот мир самостоятельно, без чьей-либо помощи — брошенный в огромное бурное море, едва умеющий плавать, лишенный зашиты. Как, впрочем, и миллионы других детей, он был отдан на волю обстоятельств и случая, вооруженный лишь характером, переданным ему по наследству. Он не знал, что такое жажда, не ведал мук голода, не дрожал от холов,
да. Знойные лучи солнца не опаляли его кожу, трость надсмотрщика не коснулась его спины на хлопковых плантациях.
Зато он хорошо познал, что такое одиночество. Именно от него получил первые уроки жизни. Он искал человеческой теплоты, но не нашел ее. Дом был полон людей, всяких и разных: дедушка, бабушка, пять дядюшек, три тетушки, толпа слуг, бегающих взад и вперед по бесконечным поручениям господ. Среди всей этой суеты об Азизе вспоминали, лишь когда наступало время еды или сна. И даже лицо матери затерялось для него среди множества лиц. Она сама потеряла себя как личность, подчинившись обычаям феодального клана, после того как эмигрировала в Египет и обосновалась в фешенебельном районе Гезиры по соседству с дворцами знатных вельмож.
Как-то жарким солнечным днем Азиз стоял на мраморной площадке перед главным входом дома, приятно ощущая прохладу мрамора под босыми ступнями, и обдумывал, чем себя занять. Пойти в сад, прошмыгнуть через большие ворота, усеянные частоколом стальных пик, или пересечь дорогу и подойти к клубу на той стороне улицы? А может, лучше остаться под навесом, украшенным тонкой деревянной резьбой? В это время у ворот, ведущих в сад, остановился экипаж, запряженный парой лошадей. Из кареты вышли двое — мужчина и женщина. Гости стали подниматься по лестнице в дом, но, увидев Азиза, женщина задержалась и сказала своему спутнику:
— Саад-паша, вот это — сын англичанки.
Ребенок посмотрел ей в лицо и удивился: ее крючковатый нос напоминал клюв коршуна, глаза смотрели с холодным презрением.
Значения этой фразы он не понял, но тон, которым она была произнесена, оставил неприятный осадок в душе. Когда пришло время обеда, Азиз сидел за столом рядом с бабушкой, не притрагиваясь к тарелке с едой, стоявшей перед ним. Бабушка посмотрела на него спокойным взглядом и положила руку ему на плечо. Тонкие губы растянулись в улыбке, глаза смотрели ласково и немного насмешливо.
— Ты почему не ешь? — спросила она.
А он ответил вопросом, который поверг ее в изумление:
— А что значит "вот это — сын англичанки"? Бабушка помедлила и сказала:
— Это значит — тот, чья мать прибыла из страны англичан.
— И за это он не нравится людям? — В его голосе прозвучала обида.
Сын англичанки. Эти слова запечатлелись в его памяти на долгие годы. Иногда дремали в подсознании, иногда вспыхивали, как пламя угасающего костра. Слова, которые оказали глубокое и противоречивое влияние на формирование его характера. С одной стороны, они вызывали чувство, что он не такой, как все, и в той или иной мере чужак среди них. Понять это было трудно, но он не мог не ощущать чуждость окружавших его вещей, людей, уклада жизни. А раз так, он должен во всем и всех превзойти. Но с другой стороны, эта фраза, услышанная им в детстве, заронила в нем семена ненависти к любой форме дискриминации.
Так получилось, что его детство протекало в огромном доме, населенном взрослыми: членами большой семьи, потоком гостей, которому не было конца, толпой слуг, снующих вокруг, словно беспорядочное стадо. Когда появлялся дедушка, дом погружался в почтительную тишину, которая взрывалась гомоном голосов, едва он покидал имение верхом на белой лошади или откинувшись на сиденье сверкающей кареты, запряженной парой лошадей цвета старой меди. Гордо вскинув головы, они мчались по дорожкам цветущего предместья.
Странным был этот мир, все время наполненный движением. Люди появлялись и уходили — высокие фигуры в развевающихся одеждах, которые и не подозревали о его присутствии. Они говорили о вещах, которых он не понимал и которые не вызывали в нем интереса. В этой толпе терялось лицо его матери, а о существовании отца он помнил лишь по тому дню, когда с ним произошел несчастный случай. Автомобиль разбился, превратившись в кучу искореженного металла, и сам отец спасся буквально чудом, однако после катастрофы некоторое время не мог выходить из дома. Азиз помнил его фигуру в темно-красном халате, медленно двигавшуюся из комнаты в комнату или вверх-вниз по лестницам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128