И тут же погас. По крыше, точно по наковальне молот, бабахнул гром, отчего хата, казалось, по самые окна вошла в землю.
— Господи,— сказала мать, переступив порог хаты и крестясь,— бьет-то как. Не иначе кто повесился.
Акиму вдруг стало весело. Тоже мне, нашли чего бояться! Особенно его потешил ужас, гримасой поломавший лицо Глухаря.
— Хорошо, Глухарь, что тебя хоть гроза держит в страхе божьем! — захохотал он и, чтоб еще пуще напугать соседа, настежь распахнул створки окна в дождь.
— Ну-ну! — замахнулась на него тонкой высушенной рукой мать.— Не балуй! Это тебе молния, а не что-нибудь. Враз испепелит!
Глухарь бездыханно безмолвствовал, уже не в силах открыть и рта.
— Ничего, ма!.. Подышим свежим воздухом, озоп-чиком!...
Но ливень уже пошел на убыль. Судорожные всполохи молний хотя и озаряли грозным огнем хату, прижавшуюся к тополиной леваде, но как-то поблекли и посверкивали реже. Шум падающей воды поутих, на дворе посветлело.
А еще через некоторое время сумрачная ворчба грома уже перекатывалась далеко в степи. Последние светлые капли дождя собирались в углублениях карниза
над окном и ярким ручейком стекали на молодо зеленевший спорыш.И вдруг...
Аким вздрогнул от неожиданности: в калитку неторопко вошла Зося. Заметив в окне Акима, она призывно махнула ему рукой. Аким какой-то миг продолжал сидеть истуканом, потом, сорвавшись со стула, ринулся к двери, по тут его озадачило: а зачем она пришла?
С тяжелым чувством непонимания Зосиного прихода Аким вышел из хаты и не спеша, небрежным развальцем направился к калитке.
— Аким,— сурово прищурившись, не поздоровавшись, начала Зося без обиняков.— Я считала тебя порядочным человеком. Да и сейчас считаю.
— Что с того?—глаза Акима грустно усмехнулись.
— Но я не понимаю, как могло такое случиться, что ты поднял нож на человека.
— Это же на какого человека? — в смятении удивился Аким.
- Ты его знаешь не хуже меня. Забыл про вчерашний вечер?
В ее голосе Аким уловил насмешку, и его всего передернуло от стыда и негодования. Он-то хорошо помнит об этом вечере. Ну да ладно, он скоро и забудет о нем, но вот некоторые — а это уж Аким решил твердо — о нем запомнят на всю жизнь.
— Неулыбу, что ли? — загораясь злобой, выдавил он из себя.— Кстати, о ножах. Я никогда не таскаю с собой этих железок. И тяжело, и неприятно. Они мне ни к чему.
— Тогда мне все приснилось,— уже с обидой произнесла Зося.— Хотя я сама, лично, перевязывала вчера Неулыбе руку.
— И глубокая рана? До кости? — с издевкой поинтересовался Аким.
— Рана как рана — ножевая.
— Оставь! — поморщившись, отмахнулся Аким.-Какой там нож.— Он помолчал, будто колеблясь: говорить ей правду или нет. Наконец поднял на нее серые в коричневую крапинку глаза.— Я хотел его только попугать. Знал точно, Неулыба твой перетрусит. Вынул из кармана расческу. Он от страха как дернется ко мне. Я и расческу не успел убрать, как он на нее напоролся,
Представляю, что там у него за рана,— ухмыльнулся Аким.— Ца-ра-пи-на.
— Какая еще расческа? — теперь уже Зося удивленно свела брови на переносице.
Аким тут же по просветлевшему блеску ее глаз понял, что Зося ему верит, и потому с легким сердцем принялся объяснять.
— Вот посмотри,— он полез во внутренний карман пиджака и достал из него металлическую расческу. И чтоб не было и дальше никаких недоразумений, сразу же пояснил: — Когда-то давно Глухарь из парикмахерской ее свистнул, а я забрал у него... Очень удобная штука.
— Так вот что,— выслушан исповедь Акима, вздохнула Зося,— не трогай его. Прошу тебя. Нутром чувствую, зло замышляешь.
— Да если бы я хотел,— невольно вырвалось у Акима,— только намекнул бы кое-кому — они бы его в луже утопили.
— Знаю, Аким,— устало сказала Зося, и с лица ее как-то вдруг, незаметно исчезла суровость, оно стало обычным: красивым, мягким и даже в этот миг — добрым.— Я все знаю, Аким.
— Боишься за него?
— Боюсь и за него, и за тебя тоже.
— А за меня-то зачем?
— Как за человека. Перу и тебя боюсь потерять.— Она повернулась, собираясь уходить. Потом вздохнула с каким-то упрямым, только ей понятным чувством облегчения:
— Не надо за меня ни драться, ни бороться. Я не самка, Аким. И выбор, если в этом будет необходимость, сделаю только сама.
— Выбор возможен? — подавляя в себе ознобливый стыд, поинтересовался Аким.
— В жизни все возможно.
Она пошла вдоль заборов, осторожно обходя лужи и колдобины, заполненные мутной, по пьяняще-душистой после грозы водой.
Аким долго смотрел вслед Зосе, пока она не скрылась из виду в дальнем переулке. Не оглянулась, не позвала. Ну да ладно. Разве в этом суть?
С души Акима будто чугунную болванку сняли — полегчало...
После субботника Васька в прекрасном расположении духа помчался в рабочий поселок за станцией — к Зосе.
Крутояр пылал и в малиновом цвете весеннего сочев-ника. Хорошо! Л что там дальше, у самого террикона? Будто стая белых аистов опустилась на тихую окраину города. Это зацвели яблоневые сады. Пушистые ветви осторожно перебирал теплый ветер, отчего казалось, словно деревья, стоя на одной ноге, слегка помахивают крыльями.
Солнечный день бодрил, вселял в сердце счастливую уверенность, и Васька летел навстречу своей судьбе легко и быстро.
Через какой-то час Васька горько пожалел о своем безоглядном, с душой нараспашку стремлении увидеть Зосю. Увидеть-то ее увидел, хотя не преодолел еще и полпути, но с кем...
Все произошло ошеломляюще неожиданно, и поэтому, как считал сам Васька, он повел себя будто последний дурак. Л случилось вот что.
Когда Васька на всех парах пересекал центр города, он увидел приближающийся к остановке трамвай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60