Надо было менять швеллеры и настилать новый листовой пол на выходной площадке за печью.
До обеда без передышки бригада заготавливала материалы. В листопрокатной достали листы, в сортопрокатном — уголки. Швеллеры нашлись в самом мартеновском.
Потом все ушли в столовую. Один Васька не пошел: не до еды было. Сногсшибательная история с Антрацитом как-то отодвинула все остальные на второй план. О том, как отгуляли день рождения Мамлюка, никто и не заикался. Даже не спросили у Васьки, куда он удрал с гулянки. Да он и рад был этому. Уж очень получилось вчера, как говорится, не по-людски.
Проснулся он ночью... Тишина такая, что даже в ушах звенит. Огляделся. В углу небольшой комнаты на столике горит настольная лампа. В теплом сумраке на стене висит фото незнакомого человека в офицерском мундире. Кто бы это мог быть? Фото крупное, старинное какое-то, в незамысловатой, деревянной, покрытой бронзовой краской рамке... Боже, куда он попал?
Вдруг мысль молнией осветила затемненную голову, кровь отлила от щек, Васька помертвел. Да, он ушел от Мамлюка и устремился к Зосе. Неужели он все-таки добрался до ее дома? Значит...
В ужасе Васька пощупал руками вокруг себя. Лежал он на полу, на подстеленной дерюге, без пальто, без ботинок, но в костюме. В головах подушка и какой-то тазик. Рвало, наверное, потому и поставлен.
С полчаса лежал он не шевелясь. Но рано ли, поздно ли, а уходить надо. Осторожно поднял свинцово-тяжелую голову, привстал. Весь размякший, как медуза. Тело вялое, ноги, руки, спина ощутимо подрагивали. Казалось, по нему пропускали слабый электрический ток.
— Что, очухался, голубчик? — раздался негромкий, сухой, как кашель, голос, и в комнату вошла дородная женщина. Последние слабые остатки надежды, что все-таки, может, обошлось, что он, возможно, забрел к кому-то из друзей, рухнул. В появившейся женщине Васька сразу признал Зосину мать.
— Ох, извините, пожалуйста, — едва промямлил.
— И зачем же ты пьешь? — жестко звучал голос. — Замерз бы, кабы я не наткнулась. Метет-то как...
Васька опять, как заведенный, невнятно забормотал извинения. Поднимаясь, страдальчески сморщился — мутило.
— Будь уж до утра. Куда пойдешь? — Мне на работу... Мать волнуется...
Дотянулся до своего невдалеке стоящего ботинка,
впопыхах начал совать в него ногу, да не ту... Тайком, про себя, чертыхнулся. Наконец встал прямо, во весь рост. Надел пальто, двумя руками натянул до бровей шапку. Женщина суровым взглядом следила за ним — Эх, горе матери! Горе!
Вспомнив про все это, Васька судорожно сплюнул: жизнь такая собачья! Опозорился — дальше некуда! Теперь о дружбе с Зосей и мечтать не приходится. Теперь она его к себе и близко не подпустит.
От безмерной, переполнившей душу тоски Васька встал и поплелся из цеха. На заводском подворье резкий морозный ветер бросил в лицо ему пригоршню колкой снежной крупки, мгновенно выжал из глаз слезу. Возвращаться в механический Ваське не хотелось, и он, чуть поколебавшись, перебежал дорогу и потянул на себя дверь другого, кузнечно-прессового цеха.
Здесь было тепло, и Васька, присев на лавочку при входе, расстегнул фуфайку. Паровой молот шумно стучал по наковальне, а в стороне беспрестанно кланялся огню худой кузнец-филигранщик: готовил мелкие поковки. И'з-за приоткрытых створок печей несло жаром. Вытяжные трубы с шорохом отсасывали угарный газ. Вентиляторы гудели, как рой потревоженных пчел.
Васька нагнулся и взял в руки подкову, валявшуюся возле ног. Обыкновенную подкову, неразлучную спутницу копя-тружепика. С легким удивлением повертел ее в руках, отбросил к ящику с металлоломом. На заводе давно уже не работали лошади. Гужевой транспорт безвозвратно устарел. На перекрестках дюжие МАЗы нетерпеливо ворчали на светофоры, а в подсобных цехах шустро бегали электрокары. Васька слышал о народной примете: подкова нашедшему ее приносит счастье. Верна она или нет, он утверждать не мог, не задумывался над этим. Но знал, что мать еще в молодости, в первые годы после замужества, на притолоке входной двери только что построенной с отцом хаты прибила подкову. Говорила, нашла ее, возвращаясь с поля. Она работала тогда на хуторе Старопетровском, там находилось заводское подсобное хозяйство. Нашла ее — почти новенькую, слегка истертую, отчего она казалась искусно черненной, — и прибила.
Кажись, не подвела ее подкова. Мать с отцом всю жизнь прожили душа в душу — в семье совет да любовь. Что еще надо для счастья?
Только вот самому Ваське не везет. Правда, на судьбу ему грешно обижаться. До недавнего времени у него тоже все было как у людей, как должно быть. Но встретил он Зосю — и сплошное невезение! Будто кто наколдовал, опоил его зельем недобрым.
Васька сплюнул: «Чепуха какая-то лезет в голову! Пора бы ему перестать в сказки верить!» — однако покосился на подкову, неприкаянно лежавшую у ящика с металлоломом.
«Дай-ка еще раз подержу в руках!»
Не поленился — встал, поднял ее — а вдруг она ему счастье принесет? — хотел спрятать подкову во внутренний карман фуфайки, да устыдился.
«Что я, в самом деле, совсем размяк? Не хватало еще мне железки всякие с собой таскать. Тоже приглядел себе талисман. Умора!»
И все-таки в ящик подкову Васька не бросил. Бережно положил ее на край. Пусть лежит, может, кому и понадобится...
Заканчивая ремонт подкрановой балки, бригада котельщиков задержалась в механическом цехе после смены, и Васька вышел из проходной завода, когда синий туман вечера окутывал город. Уже на площади он повел взглядом вокруг и- вдруг увидел: над степной окраиной, в той стороне, где жила Зося, ярко светила золотая подкова месяца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60