Гроза городских окраин Аким Пустовалов грустил. Печаль, серая и тяжелая, как свинец, свалилась на него еще зимой, когда он как-то вдруг осознал, что Зося всерьез увлеклась Неулыбой, этой благовоспитанной размазней с очаровательной мордашкой,— и вот уже который месяц не мог стряхнуть ее со своих крепких плеч. Что и говорить, судьба никогда не баловала Акима. Отца привалило в шахте, когда Акиму не исполнилось и десяти. Мать билась как рыба об лед, чтобы как-нибудь свести концы с концами. По это ей удавалось не всегда. Аким ходил в школу из-под палки, а вернее, из-под ремня (ремень остался в семье от отца как память о строгости и послушании), но учился с двоек на тройки, кое-как кончил семь классов и — баста! — пошел работать в автоколонну. Сначала устроился учеником слесаря в дорожной мастерской, потом мать выплакала ему место на курсах шоферов. Здесь Аким проявил себя в своих лучших качествах. Он был усидчив, трудолюбив, сообразителен. Ему хотелось стать шофером, и он старался. Курсы закончил чуть ли не лучше всех, и ему сразу же доверили машину.
Теперь Аким вспоминает, что и машина-то была не ахти какая, «газончик», крытый грузовик. Но тогда гордость за нее распирала ему грудь, особенно когда он с шиком, тормознув на скорости, подлетал к своему захудалому подворью и мать — обязательно чтоб видели все соседи — не по годам проворно забиралась к нему в его теплую, пахнущую бензином кабину, что-то лепетала от счастья.
И все было бы хорошо, в автоколонне шоферам платили прилично, Пустоваловы уже твердо становились на ноги, но беда не сводила с Акима своих черных глаз.
Однажды в конце февраля начальник автоколонны отрядил Акима на вывоз из дубильни совхоза «Заветы Ильича» овечьих шкур. От города совхоз находился не-
далеко, километрах в двадцати. Но зима в том году была и снежная, и суровая. Морозы доходили до тридцати градусов — редкость в этих южных местах. И дорога пролегала все степью и степью.
Но тем не менее Аким с радостью принял этот наряд, с утра пораньше заправил машину бензином, взял задние колеса в цепи на всякий случай и лихо вырулил из гаража.
Дорога лежала твердая, но ненакатаниая, в мелких, намерзших еще с осенней распутицы гребнях, льдистая, присыпанная сухим крупнозернистым снегом. Вокруг белела тихая, привьюженная степь.
В совхозе машину плотно навьючили тюками с овечьими шкурами. От тюков исходил кисло-терпкий, пряный дух свежевыдубленной кожи. Аким наспех пообедал в совхозной столонов н отправился в обратный путь.
К вечеру степь посерела, покрылась лиловыми пятнами впадин. Поднялся ветер, с жалобным надрывом застонал, рассекаемый лезвиями телеграфных проводов. Тоскливо и одиноко было в степи.
Уже подъезжая к городу, Аким вдруг обнаружил, что с его машиной творится неладное. Мотор то завывал голодным волком, то старчески покашливал. А в кабине все явственнее ощущался запах горелого масла.
Аким выключил двигатель, запахнул на себе кожушок и, рывком отворив дверцу кабины, спрыгнул в мелкий снег. Морозный ветер остро полоснул по лицу, заставил Акима съежиться, вобрать голову в плечи. Аким взобрался на раму, поднял капот, бегло осмотрел мотор. Вроде бы все в порядке.
Потом его будто осенило. Отвинтил крышку радиатора. Пар, хлынув вверх, обдал ему руку влажным теплом. Зоркий Акимов глаз усек: на дне радиатора кипит вода! А ведь в совхозе он наполнил его по края. Ну и ну! Не иначе как потек радиатор! Этак и до города не дотянешь. Двигатель перегреется — и кукарекай в степи один.
Аким соскочил с рамы. Под передком машины на снегу чернела лужица. Он присвистнул: вот дела так дела, черт бы их побрал,— и, нагнувшись, полез под машину. Место протека отыскал на удивление быстро, но толку с того. Ни заварить, ни запаять нечем. Если только...
Метнулся в кабину, достал пластилин. Обыкновенвый разноцветный детский пластилин. Акиму нравилось в минуты вынужденного безделья, когда, например, загружали или разгружали его машину, лепить всяческие фигурки — зверей, птиц. Кое-как пластилином заделал трещину в радиаторе. Сам понимал: ненадежно, все это па соплях,— по другого выхода не видел.
Промерзший, в заиндевелой шапке Аким наконец влез в холодную кабину, повернул ключ зажигания. Еще раз и еще. Но машину будто разбил паралич — не вздрагивала, не шевелилась. Акиму стало ясно: мотор застыл. Ведь в степи, на ветру, морозище дьявольский.
Ничего не поделаешь. Опять вылез из кабины, смастерил факел из пакли, принялся разогревать мотор. Крутой порыв ветра внезапно сильно вздул пламя, и Аким не успел и глазом моргнуть, как оно жадно охватило пропитанную маслом ватную стеганку на капоте. Стеганка вспыхнула вмиг. В первый момент ошарашенный случившимся Аким отступил от машины, потом кинулся срывать с капота охваченную огнем стеганку. Однако длинные языки пламени через открытую дверцу кабины уже успели лизнуть сиденье. Оно как бы нехотя загорелось.
Аким кинулся к кабине и, сбросив в себя кожушок, принялся гасить пока еще не набравший силу огонь. Но все его старания оказались тщетными. Чем больше он суетился, тем жарче разгоралось пламя. Вот оно дохнуло ему в лицо едким дымом. Аким невольно прикрыл ладонями глаза и ощутил под пальцами обожженные огнем, закурчавившиеся брови...
Так и сгорела машина, а с нею и совхозные тюки с овечьими шкурами. Потом был суд. Раскрутили на полную катушку. Результат — пять лет за халатность. Ни больше, ни меньше. Не помогли ни слезы матери: сын — единственная ее опора! — ни заступничество профкома автоколонны. Виноват — пусть отвечает! И другим будет в назидание, чтоб не повадно было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60