— И у тебя руки не отвалятся принести.
— У меня-то да.
— Ну вот и помалкивай! — прикрикнула она, но, видимо, неожиданно почувствовав неловкость перед Зосей за свою грубоватость с отцом семейства, уже мягче, извиняющимся тоном добавила: — Рассказал бы о себе, об изобретениях.
— И вправду,— Зося попыталась найти точку опоры в этой ситуации,— расскажите, Иван Егорович, чем закончилась история с перепроизводством шламов. Вася мне говорил, что все уже шло к концу, одного лишь экскаватора, необходимого для разработки шламоп, не хватало.
— Если б только одного экскаватора,— хмуро буркнул Иван Егорович.— Еще два месяца назад, в конце января, он прибыл на завод и,— Иван Егорович, точь-в-точь как Васька, с раздраженно-независимым видом на вытянутую левую ногу запрокинул согнутую правую,— благополучно простоял на складе до марта. Сейчас наконец экскаватор смонтирован на месте для аварийного сброса шламов, но тут подошла очередь идти в отпуск экскаваторщику. И это не было бы бедой, можно и подождать немного, больше ждали. По упорно ходят слухи, что экскаватор будет переброшен па другой участок.
Иван Егорович замолчал, п под старой вишней залегла тягостная пауза. Женщины не решались прервать ее, интуитивно понимая, что объяснения расстроенного неудачами Ивана Егоровича еще не исчерпались. И он действительно, нервно крутнув подбородком, почему-то перешел на доверительный шепот, будто сообщал невесть какую тайну:
— Да что говорить!.. До сих пор к резервуару не проложена дорога, хотя разговоры о пей идут в течение нескольких месяцев.
Хлопнул себя растопыренной ладонью по коленке, заговорил обыденным топом:
- Словом, ответственные руководители завода, проявившие большую заинтересованность при экспериментальной стадии работ, утратили ее, когда дело дошло до практического внедрения. В частности, это касается начальника технического отдела, всеми любимого Де-мидовича.
— Ну и теперь как? — посочувствовала Зося.
— Да никак,— губы Ивана Егоровича сжались в жесткой улыбке.— До обкома дойду, а своего добьюсь.
— В этом я не сомневаюсь,— подобревшая Марья Михайловна достала из кармана жакета жмепьку жареных тыквенных семечек, протянула гостье.— Угощайтесь!
— Спасибо,— Зося не была любительницей лузгать семечки, но ради приличия не отказалась.
— Не о своих интересах пекусь,— сердито посмотрел на жену Иван Егорович, узревший насмешку в последних ее словах,— а о государственных. И не позволю, чтоб по чьей-то нерадивости или лености в отвалах пропадали миллионы рублей... А тебе б только позубоскалить... И Ваську сбиваешь с толку.
— Ну да ладно! — строго распахнула на него птичьи глаза Марья Михайловна.— Поглядите на него, расходился старик...
Ночь черной тучей окутала землю. По небу, будто монисто рассыпалось, заблестели звезды. Смолкли голоса на улице, поутих говор. Воздух, синий от света звезд, казалось, был наполнен покоем и умиротворенностью. Зося встала.
— Мне пора.
Ее не задерживали. Тут же вслед за ней поднялись с лавочки и хозяева. Марья Михайловна стряхнула с фартука белую лузгу, оправила жакет, сказала:
— Чтоб не страшно было, я провожу тебя. У нас темно на улице.
— Я не боюсь темноты,— улыбнулась Зося.
— Это пока неученая,— многозначительно, снизу вверх повела округлым подбородком Марья Михайловна.— Поучат — куста бояться будешь.
Ладошкой она не спеша отерла губы и, несмотря на слабые возражения Зоси: немаленькая, мол, сама дорогу найдет,— первой двинулась со двора. Иван Егорович проводил их за калитку, приглашая Зосю заходить к ним почаще, а Ваське, пообещал ей, он хвоста наломает, чтоб не шатался допоздна...
Зося пришла домой, разделась, легла в постель. В комнате было душно, еще не вынули из оком вторые рамы, которые вставлялись туда отцом на зиму, и Зося решила, что завтра же займется этим делом, да заодно и окна вымоет. Она повернулась на бок и, напрягая зрение, принялась вглядываться в ночное заоконье. Темень покрыла стекла седовато-синим налетом, сквозь который таинственно проступали узорчатые пятна ветвей.
У Зоси не то от духоты, не то от бессонного напряжения разболелась голова. Она встала и, набросив на плечи отцов китель, вышла во двор, села на пороге хаты и, туго обхватив колени руками, задумалась. Хорошие родители у Васьки, славные старички. Хотя отец и поругивает Ваську, однако чувствуется, что сына он обожает. Мать — добрая и смекалистая. А как мило
они встретили ее. Никакого удивления, никаких расспросов— кто такая, откуда, зачем. Постучалась к ним В дом —значит, надо, проходи, мы рады тебе.
Интересно, в кого удался Васька — в отца или в мать? Лицом он больше на мать похож, а жесты, разговор, деловитость — отца.
«Васька, зеленоглазый, бледнолицый, порывистый! Мой! Все-таки я люблю тебя! Вместе со всеми твоими слабостями и недостатками.
Сердце зашлось от нежности, даже стало невыносимо больно, и вмиг глаза увлажнились, Зося тихо засмеялась: что-то она рассентиментальничалась сегодня.
В мирозданье незримо кружилась земля под густой паутиной дорог. А над головой у нее висело темное, вылинявшее от древности небо и, казалось, было залатано красными нитками. Тяжело качал кроны жасмина ветер. Сквозь его ветви пробивался седой свет лупы. А на другом конце города в хате под сенью вишни живет Васька. Сейчас он спит, кучери разметались на подушке, может, видит се во сне и хмурится... Ну что ж, по-хмурься, если ты такой бестолковый.
«Васька пошел в родителей, он тоже славный. А я? В кого удалась? - Зося прижалась щекой к своим коленям, зябко повела плечом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60