Ваську будто живой водой побрызгали: развеселился, язык развязался сам собой.
Рывками Зося хватала с земли белые рыхлые комочки, превращающиеся в ее руках в тугие снежки, и целила ими в смешливо прикрывавшегося перчатками Ваську.
— Варежки промокнут, — предостерег Васька. — Сними лучше.
Зося послушно стянула варежки, спине, с розовыми узорами, домашней работы, сунула их в карманы и, вопросительно глядя на Ваську, стала дыханием греть себе руки. Васька, увидев ее красные озябшие'пальцы, охваченный мгновенным порывом нежности, торопливо шагнул к Зосе, взял ее руки в свои большие горячие ладони, привлек к себе и принялся быстро, кратко касаясь губами, целовать эти мокрые, холодные пальцы с едва различимым запахом далекого летнего жасмина.
— Ты не забыла еще меня? — жарким дыханием окутывал он ее руки. — Не соскучилась?
— Немножко есть, — тихо произнесла Зося и, крепко сжав отогревшимися пальцами его ладонь, пошла вперед.
По крутой заснеженной лестнице они поднялись на массивный городской мост через железную дорогу. Внизу на мрогочиеленных путях стояли металлические пульмановские вагоны с углем, рудой, бунтами проволоки, Кое-где по приумолкшему составу пробегала гремящая дрожь, хрустели стальные суставы, истосковавшиеся по километрам, и поезд, набирая скорость, уходил заданным маршрутом и уплотнявшуюся к ночи мглу.
Облокотившись на бетонный парапет, Зося и Васька всматривались в мерцающий туманными фонарями знакомый вокзал. Среди веера рельсов, отсвечивающих голубизной, были щедро разбросаны сигнальные огни — красные, желтые, синие. Зося пошутила: наверное, Васька под хмельком шел к ней с чудом — зимними цветами. Шел да и заплутал в метели, затоптался на месте—вот и порастерял вокруг волшебные семена. А они — глянь! — к концу зимы и взошли красными маками, желтыми солнышками-одуванчиками, синими васильками...
По широкому мосту раздольно гулял ветер. Чтобы согреться, Васька и Зося прижались плечом к плечу.
— Смотри, еще простудишься, — Васька заботливо обхватил ее рукой. — Пойдем-ка лучше домой, постоим немного в переулке, у тебя там всегда затишно.
Возле Зосиной калитки, прислонившись к забору и боясь даже громкого дыхания, смотрели в глаза друг другу.
— Замерзла? — Васька снял с нее влажные варежки.— У-у! Какие у тебя руки холодные!
— Значит, сердце горячее,— улыбнулась Зося.
— Ну это мы при случае проверим,— настраиваясь на ее шутливый тон, сказал Васька.
Он вложил ее маленькие, нежные, в чернильных пятнах руки в свои грубые, почерневшие от мазута и керосина ладони и стал ласкать их, гладить теплом.
— Васек!—Он поднял голову на ее голос.— А ты изменился.
— К лучшему, к худшему?
— Даже не знаю... Но изменился! Выл таким робким... Хотя ты мне этим тогда и поправился.— П, разъясняя свою мысль, добавила: — Не как другие, чистый такой...
— Я и сейчас не грязный,— довольно заулыбался Васька.— Каждый день через баню хожу. Отработал смену, хочешь— не хочешь, а мойся.
— Ну ладно уж, чистюля,—она нехотя вытащила руки из Васькиных ладоней, вздохнула.— Мне пора. Надо еще позаниматься. Завтра контрольная по химии.
— Если бы никогда не разлучаться,— тихо, будто про себя, произнес Васька.
Зося быстро закрыла ему рот ладонью, зашептала:
— А ты меня любишь? По-настоящему? А если встретишь красивее меня? Лучше?
— О чем ты говоришь?!-—всерьез ужаснулся Васька.— Лучше тебя?
— Любишь?.. Васек!—выдохнула она с такой пленительной нежностью, что у Васьки по телу, казалось, побежали шелковисто-мягкие, теплые волны.
Васька обнял ее, прижал.
— Я хочу, чтобы ты была моей... Навсегда!
Зося зажмурилась, как от яркого света, и покачала головой.:
— Не говори так!
— Почему не говорить? — Васька помолчал, наконец отважился и сказал прерывисто, задыхаясь: — Ты кончишь училище... и мы поженимся. Правда?
Она пружннисто привстала на цыпочки, обхватила его за шею, потянулась влажными, пахнущими молодой травой губами, поцеловала. Потом, сама испугавшись своей смелости, гибко повернулась и убежала в дом. Грустно светился снег.
Еще сонно помигивали фонари в переулках, а Васька уже был на заводе. Четвертая доменная печь остановилась на капитальный ремонт. А что такое ремонтировать печь, из которой только вчера выпустили последний чугун, Васька знал: и намучишься, и попотеешь всласть. Все бригады котельщиков были направлены в доменный цех. Бригаде Толяны не повезло: выпало работать на высоте. На самой что ни на есть верхотуре — возле загрузочного устройства.
Несладко пришлось ребятам: загрузочное устройство— место скопления пыли и газов. Хотя домна и была остановлена, из ее остывающего огнеупорного нутра поднимался горячий, вонючий рыжий пар.
Да и ветер донимал. На высоте он не тот, что на земле. Тут он остро пронизывающий, хлесткий, промораживающий до костей. Правда, с высоты открывался вид на весь завод. Шумно дышали четыре домны, похожие на ядреных, приготовившихся к разудалой «Барыне» здоровенных баб, поставивших руки в бока и ждущих громовой музыки. Возле их крепких цельнометаллических ног пыхтел, таская за собой гармошку вагонов, вспотевший тепловоз-маневровщик.
А вокруг домен, насколько видел глаз, плотно, локоть к локтю, как и положено в дружной семье, стояли дюжие «братья»: мартен, литейный, паровоздуходувный, копровый, железнодорожный, модельный цехи, прокатные станы «280», «360», «220»... В стороне присела «сестра» их — русая от пыли аглофабрика.
Ах, если бы только не эта пыль! Много ее, ой, как много на металлургическом заводе. И пылеуловители давно уже поставили, а толку — мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60