— Нет, я никогда не возвращусь; на сем месте должно мне жить и умереть.
— Сие может случиться очень скоро,— подхватил невольник. — Лютейших зверей норы окружают поляну, и я советовал бы вам, поколь еще не смерклось, удалиться.
— Мне удалиться? Мне оставить сие место? Сие невозможно, друг мой: я здесь говорил с Миланою, здесь впервые восчувствовал я впечатления вечной к ней любви. Я не пойду отсюда, поколь узнаю, что ей не противны мои воздыхания; я дождусь сего признания, я принужу ее моим терпением, и тогда пусть растерзают меня звери... Нет, я не оставлю сего водомета. Кажется, мне дозволено обитать на сей софе; из сих попечений о мне заключи,— говорил Громобой, показывая на корзину.
— Не ошибитесь, государь мой,— сказал невольник,— сию корзину принес я.
— Ты принес ее!.. Но чей ты? Какая нужда иметь тебе о мне такую заботу?
— Одно только странноприимство: я поутру увидел вас здесь спящего и узнал, что зашли сюда нечаянно, ибо, не сбившись с дороги, нельзя достигнуть в сие место. Я приметил из томного вашего лица, что вам нужда в подкреплении, и затем принес корзину... Но чей я, сие составляет великую тайну. Господин мой вверил мне сию поляну... Однако я не могу медлить.
Он выложил из корзины остатки кушанья и, взяв ее, готовился идти.
— Так ты не ведаешь о Милане?— спросил его Громовой.
— Здесь не слыхано сего имени,— отвечал невольник.— Какова она собой?
— Я не видал ее, — сказал Громобой, вздохнувши, — она невидимка.
— Вы влюбились в невидимку?— подхватил невольник с улыбкою.
— Я с нею говорил, и прелестный ее голос...
— Государь мой! Я не смею уверять вас, но мне кажется, вы в сильном жару. Простите и удалитесь, пока еще не смерклось,— сказал невольник и ушел.
Не можно остаться в большем изумлении, в каковое поверг ответ невольников Громобоя. Однако любовь его действовала в свою сторону над его размышлениями; вскоре заключены они в пользу его сердца, и прежнее намерение жить и умереть на софе утверждено. «Всяк бы подумал,— говорил он сам себе,— подобно сему невольнику, что я с ума сошел, но воспылать такою страстию не можно от мечты. Я говорил с Миланою и худо верю привидениям; я слышал шорох ее удаления. Нет, старик! Да даруют боги, ' чтоб ты был в такой памяти! Я влюблен не воображением...»
— О Милана,— сказал он потом, вздохнувши, поужинал и, произнеся еще несколько раз имя своей возлюбленной, заснул.
Какое пробуждение! Громобой, очнувшись, видит себя в преогромном покое на великолепной постеле. Драгоценные украшения впадают со всех сторон его взорам. Он встает, смотрит, протирает глаза и уверяется, что то не сновидение. Выглядывает в окно — обширный двор ему представляется; на другую сторону — там прекрасный сад, но нигде ни одной живущей твари. Он шествует по длинному ряду покоев; нигде не встречает никого, могущего удовлетворить его любопытству. Обыскав везде, возвращается он в свою спальню и, бросясь на постелю, предается размышлениям.
«Наконец должно мне верить очарованиям, — думал он. — Лечь на софе близ водомета — и встать в преогромных палатах. Сие очень похоже на волшебство!.. Но какому забавному волшебнику впадет в мысль вести надо мною шутку! Ничуть не будет смешно влюбленного человека отлучить от места, где находит он питание страсти своей, и запереть в пустой дом: сие не составляет шутки, но величайшую злость...»
— Ах, лютый чародей! Ты совершенно восторжествуешь, если только не найду я дороги к моему любезному водомету! — Сказав сие, вскочил он и бежал из покоев вон.
Ворота были растворены, он вышел; одна только дорога шла из оных, и по сторонам ее росли высокие дубы столь между собою плотно, что нельзя было пролезть в сторону. Он побежал ею и вскоре увидел себя в том саду, который виден в окно из покоев. Сад был не очень обширен; он обошел кругом его стен, но не нашел не токмо дверей, ниже той дороги, которою вошел. Он бросился к палатам, вбежал в оные, вышел опять на двор, искал дверей, но кроме великих стен и тех же ворот не было.
— Может быть, я не видал настоящей дороги, которая меня удалила отсюда? — сказал он и пошел с прилежанием, оглядывая по сторонам. Всюду казались ему те же сросшиеся плотно дубы, и он опять очутился в саду, из коего вышел.
— Я здесь заперт! —вскричал он в отчаянии.—Мучь меня, волшебник, лишай единого утешения умереть на месте, где я говорил с возлюбленною Миланою! Но ты недолго будешь питать себя моими мучениями; я предварю мое несчастие.
Сие сказал он, вошед в беседку и бросаясь сесть на стоявшую во оной софу; но вдруг противу себя увидел на стене картину, изображающую девицу в княжеском одеянии чрезвычайной красоты. Живопись была толь совершенна, что если б не было на оной рам, Громобой счел бы княжну сию живою. Он изумился, устремленные его взоры остановились, не смея ни глядеть, ни отвратиться; сердце его вострепетало, и он не знал причины родившимся в душе его чувствованиям. Наконец он собрал память.
«Неужли может быть в природе женщина толиких прелестей? — думал он, закрасневшись оттого, что находил себя пораженна бездушным изображением.— Какое действие на сердце, в коем обитает только Милана! Нет, сие только удивление к совершенству искусства; ты одна наполняешь мою душу, возлюбленная Милана; все совершеннейшее представляет тебя в моих воображениях».
Он отворотил взоры, но они украдкою летели на картину противу его желания. Он стыдился и трепетал помыслить, что готов изменить той, которую клялся вечно обожать. Задумавшись и беспрестанно пожирая глазами прелести живописной княжны, искал он извинения открывающейся своей слабости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184