— Первое, что учинила Милана, говорила волшебница,— сочтя себя наедине, был вздох.
— Боги,— сказала она,— на то ль создали вы сего мужчину толь прелестным, чтоб я не имела надежды быть от него любима! О Добрада! Зачем ты мне его показала Сие затем только было, чтоб я вечно лишилась моего покоя. Может ли он полюбить меня? Что найдет он при влекательного в особе, кою не в состоянии рассмотреть глаза его? Должно ли мне быть толь слабой, чтоб самой открыть его победу? Но поверит ли он моим словам, кои должен считать привидением? Ах, Громобой! Я навсегда останусь невидимою, ибо ты мною не пленишься, а впрочем, для всех на свете пусть буду я очарованное чудовице... Одно только утешение мое взирать на тебя, и я сего не оставлю.
Она положила в рот кольцо и перенеслась в твое жилище. Словом, я не хочу распространять, с того вречени сделалась она тень твоя. Она сочинила песню, соторую ты слышал, и, пропевая оную, всегда проливала слезы. Я видела, то мне медлить не для чего почему старалась я привести тебя в сие жилище, чтоб тем удобнее напасть на твое сердце. Я сама обратилась серною, чтоб заманить в глубину леса собак твоих, и, заведши их, далеко оставила. Посланные твои для отыскания сих охотники заведены также не туда, куда им хотелось ехать, л они странствовали по разным деревням до нынешнего дня, в который возвратились в твой дом, чтоб узнать радость, что ты жив и счастлив.
Когда ты скучил дожидаться своих охотник хотел возвратиться домой, я взяла труд проводя за повод твою лошадь. Хотя ты ехал только по прекрасным возделанным полям, лугам и увеселительным рощам, но прежнее обволховование, кое сделано мною по просьбе твоего тестя, казало тебе, что ты в непроходимой пустыне, но завтра на сих местах и в окрестностях увидишь ты только многонародные жилища твоих подданных. Я перерезала повод, когда ты сошел с коня своего, и, стегнув оного, принудила вбежать на двор, у коего ты тогда находился, ибо шел ты по предместью сего замка. Площадь оного показалась тебе поляною, а водомет и дерновая софа были меньшие ворота в замок и лавка караульного. Когда вы сели, я присутствовала вашим мыслям и старалась влияниями моими привести оные в то нежное расположение чувств, в коем потребно только малое во оные ударение, чтоб природа готова была воспламенить вас любовью. Сие не должно быть никому удивительно, что вы, услыша голос нечаянно вышедшей и запевшей тут, не видя вас, Миланы, влюбились страстно, сами в кого не зная. Природа человеческая расположена любить и искать любви; вы оной не знали, но сердце ваше ее искало, и согласные звоны голоса женщины припомянули душе вашей, что оная только счастье ее составляет; всякое согласие нам нравится, почему и родилось в вас предрассуждение, что женщина, толь хорошо поющая, может пленять и кроме своего голоса. Узнать притом, что она и несчастлива, было другое побуждение получить к ней привязанность, ибо мужчина чает всегда иметь долг помогать нежному полу. Впрочем, я, с моей стороны, толь удачно управляла всеми стечениями обстоятельств, что вы расстались со своею невидимкою влюблены до крайности, так что согласились любить ее вечно, не видя, и тем выполнили часть чародеева условия.
По удалении Миланы показалась я ей, открыла, что любовь ее к вам мне известна, запретила ей говорить с вами и приступила к опытам, или, лучше сказать, к усилению вашей страсти. Я была тот невольник, который вам прислуживал. Ведая, что препятствия умножают страсть, старалась я вам во оной противоречить и уверять вас, что вы влюбились в мечту, но чтоб вы в самом деле не вспали на мои рассуждения, то показала я вам портрет Миланин. Сие был уже труд предчувствования души вашей, что вы в оный влюбились. Скрыв оный, видела я, что любовь ваша возросла, ибо вы вдались отчаянию. Когда вы для пользы вашей любовницы со всею горячностью к ней отреклись желания ее видеть, главная
часть талисмана была разрушена, и к отраде вашей позволила я Милане поговорить с вами. Оставалось к совершенному уничтожению очарования испытать только вашу неустрашимость; мне оная уже довольно была сведома, и для того не хотела я подвергать вас опасным опытам. Но вы, Громобой, признаетесь, что учиненные мною игрушки не таковы казались издали, чтоб кто иной, кроме Громобоя, мог досадовать, что не нашел их таковыми же и вблизи.
Что до тебя, княжна,— говорила Добрада Милане, не думай, чтоб супруг твой чем-нибудь уступал тебе; если ты полюбила его только в нем самом, то знай, что он не уступает тебе в богатстве и природою. Он происходит от славенских государей, ибо предки его имеют в жилах своих кровь великого князя Авесхасана. Но, мои любезные дети, я должна вас оставить теперь: звание мое влечет меня в другие места. Я уверяю вас в моем дружестве, но, может быть, никогда не понадобится вам моя помощь для того, что небеса обещают вам счастливую жизнь; оная будет цепь взаимной вашей любви и веселья. Спокойствие дней ваших ничем не нарушится, если вы не пренебрежете одного завещания. Оное состоит в следующем: в книге судеб определено иметь вам только одного сына, но опасайтесь дать оному жизнь в предпразднество богини Дидилии, ибо в случае сем не будете вы иметь счастия утешаться детством вашего сына. Правда, оный будет великий богатырь, но подвергнется великим бедствиям, и вы не увидите оного до тридцатилетнего его возраста.
Волшебница, сказав сие, обняла Громобоя и Милану; светлый и блестящий облак покрыл ее и помчал на юг. Любовники не очень грустили, разлучась со своею благодетельницею, ибо им очень хотелось, чтоб повесть Добра-дина была покороче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184