ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Не проходило дня, в коем бы не притекало к капищу нескольких особ для принесения клятв о вечной верности, или для упрощения у всемочной Лады о воспламенении сердца холодного любовника, или о вспомоществовании умирающей природе в теле, ослабевшем от времени. Жрец, ведающий подробно основания по предрассудкам людским принятого закона, человеческие нравы и страсти, умел пользоваться их слабостями. Химия, физика и механика оказывали ему услуги. Он отпускал всех довольными. Храм прославлялся, и карман его возрастал. Жрец сей не был глупее прочей своей собратий и знал, что боги не требуют, кроме чистого сердца, почему все приносимые Ладе дары препровождал в свои сундуки.
Я предопределен был от него в наследники, получил изрядное наставление быть лицемером и учинился бы оным в рассуждении необходимости моих обстоятельств, если бы не ощутил в душе моей непобедимой склонности узнать о моих родителях. Сие чувствование не давало мне покою и претворило меня в ипохондрика. Сто раз покушался я идти странствовать по свету, неоднократно в затмении моих мыслей простирался пред истуканом Ладиным, прося о удовлетворении мучащим меня желаниям, но как сия богиня в свою очередь получила другие должности и мое дело касалось не до любви, то и остался я не удовольствован. По счастию, рассудок мой удержал меня от странствования. Я счел, что без верных доказательств либо не можно узнать моих родителей, или найду таковых, коим угодно лишь будет признать меня за свое чадо. К тому ж опасности путешествия полагали заграду моим побуждениям. Я остался на произвол судьбы ожидать снисхождения мне от небес, но задумчивость моя не пременилась.
Тщетно старался жрец, проникший в мою тайну, нравоучениями своими выбить из головы моей отягчавшие оную беспокойства. Он представлял мне, сколь безумно беспокоить себя желаниями, их удовлетворить нет надежды; что от изрядной жизни не ищут лучшей; что, может быть, родители мои, если я узнаю их, не таковы ко мне будут горячи, как он; что счастие оных не одарило их ни таким изобилием, ни таковым промыслом, каковым могу я навсегда пользоваться в его доме, и что чин жреца Ладина представляет ежедневно удовлетворением всем человеческим утехам, как то, продолжал он:
— Не вкушаем ли мы лучших кусков и изящнейших вин на счет великодушной Лады? Не имеем ли верных средств пользоваться прелестями наилучших прибегающих к богине красавиц и тому подобное?
Основания моего воспитателя были истинны, но в моей душе не делали впечатления. Я остался задумчивым, а он по-прежнему лицемером и роскошным до следующего приключения.
Дикий, обитающий в горах народ напал на нашу страну и, по естественному праву опустоша оную, не пощадил ни жреца, ни капища Ладина. Я, спрятавшись под кровлею храма, был свидетелем, как разбили в мелкие части истукан богини и взяли части его, вылитые из золота, как разграбили дом жрецов и с возможнейшим в свете хладнокровием отсекли ему голову. Сердце мое раздиралось от жалости, взирая на несчастный конец моего воспитателя. Я любил его, несмотря на развращенный нрав его, однако ж я не плакал, ибо страх от победителей остановил слезы.
Три дни пробыл я в ужасе без пищи и почти без сна; напоследок осмелился взойти на колокольню. Осматривая на все стороны, не видал я ни диких, ни обитателей окружных мест. Мне прежде всего вошло в голову, что я должен буду умереть с голоду в стране, толико опустошенной; сие вложило в меня желание позвонить в колокола, определенные, впрочем, только для украшения отправлявшихся годичных торжеств, в ожидании, что, может быть, я созову обитателей страны нашей, если остатки оных где-нибудь укрываются. По счастию, дикие не сочли колокола достойными своего бремени, ибо они лучше любили золото и серебро, равно как и просвещенные народы, которые также в подобных случаях берут оное во всех местах, какие бы оные ни были, священные ли или простолюдинские.
Я начал звонить, но никто не появлялся. До несколька раз переставал я и опять начинал, пока наступила ночь. Я приходил в отчаяние и всего вернее ожидал, что голод до начала дня приведет меня в несостояние сойти с колокольни.
Посреди сих печальных мыслей увидел я, что колокольня осветилась некиим ярким блистанием. Сперва подумал я, что сие от молнии, но как сияние не переставало, то собрал я остаток моих сил встать и узнать причину оного.
Я увидел парящую на воздухе птицу неизъяснимой красоты, и блистание сие происходило от ее перьев. Мне известно было, что нет в природе такого животного, почему не можно мне было вспасть на другие мысли, кроме что я вижу божество того храма, в коем нахожуся.
Я пал на колена и вопиял:
— О богиня! Спаси несчастного, умирающего с голоду. И если ты сама всемочная Лада, то прости смертному, пренебрегавшему до сего часа твое служение. Я еще не чувствовал любви, но я ли тому причиною, что не было влияния твоего в мою природу?
— Тем ты для меня дороже,— отвечала птица,— я хочу научить тебя любви и сама от тебя научиться. Предайся мне, я учиню тебя счастливым.
— О богиня,— сказал я,— какие условия со смертным? Я предаюсь тебе без изъятия.
Выговоря сие, хотел я простерться на земле, но почувствовал, что нечто невидимое меня подхватило и, поднявши на воздух, присоединило к блистающей птице. Я ощущал божественный восторг в моей душе. Птица помчалась со мною с невероятною быстротою, и я считал себя преселяющимся в жилище бессмертных.
Не можно мне измерить расстояния, ни времени, сколько мы неслись по воздуху, но знаю только то, что мы опустились в преогромном замке. Тысячи служителей и служительниц в белом одеянии встретили нас с зажженными благовонными свечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
Я предопределен был от него в наследники, получил изрядное наставление быть лицемером и учинился бы оным в рассуждении необходимости моих обстоятельств, если бы не ощутил в душе моей непобедимой склонности узнать о моих родителях. Сие чувствование не давало мне покою и претворило меня в ипохондрика. Сто раз покушался я идти странствовать по свету, неоднократно в затмении моих мыслей простирался пред истуканом Ладиным, прося о удовлетворении мучащим меня желаниям, но как сия богиня в свою очередь получила другие должности и мое дело касалось не до любви, то и остался я не удовольствован. По счастию, рассудок мой удержал меня от странствования. Я счел, что без верных доказательств либо не можно узнать моих родителей, или найду таковых, коим угодно лишь будет признать меня за свое чадо. К тому ж опасности путешествия полагали заграду моим побуждениям. Я остался на произвол судьбы ожидать снисхождения мне от небес, но задумчивость моя не пременилась.
Тщетно старался жрец, проникший в мою тайну, нравоучениями своими выбить из головы моей отягчавшие оную беспокойства. Он представлял мне, сколь безумно беспокоить себя желаниями, их удовлетворить нет надежды; что от изрядной жизни не ищут лучшей; что, может быть, родители мои, если я узнаю их, не таковы ко мне будут горячи, как он; что счастие оных не одарило их ни таким изобилием, ни таковым промыслом, каковым могу я навсегда пользоваться в его доме, и что чин жреца Ладина представляет ежедневно удовлетворением всем человеческим утехам, как то, продолжал он:
— Не вкушаем ли мы лучших кусков и изящнейших вин на счет великодушной Лады? Не имеем ли верных средств пользоваться прелестями наилучших прибегающих к богине красавиц и тому подобное?
Основания моего воспитателя были истинны, но в моей душе не делали впечатления. Я остался задумчивым, а он по-прежнему лицемером и роскошным до следующего приключения.
Дикий, обитающий в горах народ напал на нашу страну и, по естественному праву опустоша оную, не пощадил ни жреца, ни капища Ладина. Я, спрятавшись под кровлею храма, был свидетелем, как разбили в мелкие части истукан богини и взяли части его, вылитые из золота, как разграбили дом жрецов и с возможнейшим в свете хладнокровием отсекли ему голову. Сердце мое раздиралось от жалости, взирая на несчастный конец моего воспитателя. Я любил его, несмотря на развращенный нрав его, однако ж я не плакал, ибо страх от победителей остановил слезы.
Три дни пробыл я в ужасе без пищи и почти без сна; напоследок осмелился взойти на колокольню. Осматривая на все стороны, не видал я ни диких, ни обитателей окружных мест. Мне прежде всего вошло в голову, что я должен буду умереть с голоду в стране, толико опустошенной; сие вложило в меня желание позвонить в колокола, определенные, впрочем, только для украшения отправлявшихся годичных торжеств, в ожидании, что, может быть, я созову обитателей страны нашей, если остатки оных где-нибудь укрываются. По счастию, дикие не сочли колокола достойными своего бремени, ибо они лучше любили золото и серебро, равно как и просвещенные народы, которые также в подобных случаях берут оное во всех местах, какие бы оные ни были, священные ли или простолюдинские.
Я начал звонить, но никто не появлялся. До несколька раз переставал я и опять начинал, пока наступила ночь. Я приходил в отчаяние и всего вернее ожидал, что голод до начала дня приведет меня в несостояние сойти с колокольни.
Посреди сих печальных мыслей увидел я, что колокольня осветилась некиим ярким блистанием. Сперва подумал я, что сие от молнии, но как сияние не переставало, то собрал я остаток моих сил встать и узнать причину оного.
Я увидел парящую на воздухе птицу неизъяснимой красоты, и блистание сие происходило от ее перьев. Мне известно было, что нет в природе такого животного, почему не можно мне было вспасть на другие мысли, кроме что я вижу божество того храма, в коем нахожуся.
Я пал на колена и вопиял:
— О богиня! Спаси несчастного, умирающего с голоду. И если ты сама всемочная Лада, то прости смертному, пренебрегавшему до сего часа твое служение. Я еще не чувствовал любви, но я ли тому причиною, что не было влияния твоего в мою природу?
— Тем ты для меня дороже,— отвечала птица,— я хочу научить тебя любви и сама от тебя научиться. Предайся мне, я учиню тебя счастливым.
— О богиня,— сказал я,— какие условия со смертным? Я предаюсь тебе без изъятия.
Выговоря сие, хотел я простерться на земле, но почувствовал, что нечто невидимое меня подхватило и, поднявши на воздух, присоединило к блистающей птице. Я ощущал божественный восторг в моей душе. Птица помчалась со мною с невероятною быстротою, и я считал себя преселяющимся в жилище бессмертных.
Не можно мне измерить расстояния, ни времени, сколько мы неслись по воздуху, но знаю только то, что мы опустились в преогромном замке. Тысячи служителей и служительниц в белом одеянии встретили нас с зажженными благовонными свечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184