Она кивнула и улыбнулась, когда он протянул ей поднос.
— Я уже давно позавтракала. Поешьте и попейте кофе, чтобы согреться,— уговаривала она его, чувствуя облегчение оттого, что он не задает вопросов.
Но парень, надев ботинки и стоя против сестры у двери, когда она показала налево по коридору, где был телефон, окинул взглядом палату, кровать и спросил:
— Где он?
Сестра отвернулась, прошла несколько шагов и, будто не расслышав вопроса, сказала:
— Если хотите позвонить, вон там, последняя дверь. Но лучше уж я дала бы вам еще поспать.
Он последовал за ней, удержал за руку, попросил все же ему посоветовать и помочь.
— Что же мне сказать на работе? Я теперь вообще не знаю, могу ли я уйти сейчас или днем. Как вы считаете, когда? — И вдруг спохватился: — Что случилось? Почему вы меня раньше не разбудили? Вы же знаете... Она вырвалась и резко его оборвала:
— Откуда мне знать? — Она быстрыми шагами пошла прочь.— Ничего я не знаю.
18
— Где мальчик? — спросил старик.
Кризис миновал, молчание становилось тягостным. Сидевший на краю кровати измученный врач пожал плечами, опираясь на обе руки, приподнялся и снова опустился на кровать. Всю ночь напролет у него не было ни минуты передышки, ему давно надо было быть дома. Жене нужна машина, в такую погоду она ездила на работу на машине и отвозила обоих детей в ясли, которые находились довольно далеко от дома. У него даже не нашлось времени позвонить, он подумал было послать домой с машиной одного из шоферов клиники, но продолжал сидеть.
— Ну вот,— сказал он,— наконец-то у нас есть возможность поговорить с глазу на глаз.
Время от времени, после долгих часов напряжения,
ожидания и страха, у врачей наступают минуты слабости. Надежда, будившая все органы чувств и подхлестывавшая последние силы, грозит обратиться в покорность, бессилие — в отчаяние, сочувствие — в скорбь. Что требовалось сделать, сделано, и теперь уже ничто не помогает переносить сознание беспомощности, которое наступает, когда вынесен приговор: будет жить или умрет.
— Обещаю вам позаботиться о юноше,— сказал врач.— Не беспокойтесь.
— Я и не беспокоюсь,— заметил старик.
Он поднял глаза к потолку, избегая встретиться взглядом с врачом, который уж очень явно силился казаться спокойным, хотя голос его и выдавал. Занятно было бы попытаться его утешить, или ввести в заблуждение, или попросить, чтобы убрали подальше ампулы, трубки и тикающие приборы.
— Если правда и ложь исчерпаны, так и увиливать нечего.
Никаких уверток, никаких обиняков, лишь горькое сознание, что нечего больше скрывать. И от парня тоже, которого надо позвать сюда, потому что каждое слово старика могло быть последним, последним желанием и волей, которые непреложны.
— Больше ничего? — спросил врач и испугался сухих слов, лишающих возможности задавать другие вопросы и делиться последними мыслями.— Я сейчас его позову, попытаюсь ему объяснить.
Однако он не двинулся с места и вперил взгляд в монитор, показывавший неровное, трепыхающееся биение сердца, это длилось какие-то доли секунды, пока он следил, затаив дыхание. Потом врач поднялся и покачал головой:
— Но что я ему скажу?
— Нельзя увиливать, мы ведь в этом с вами согласны,— ответил дядя Ганс, на миг прикрыв глаза и будто с отвращением скривив губы.— Что-нибудь да придет нам в голову, мы-то, в конце концов, знаем,— сказал он, очевидно подразумевая, что хватит теперь со всякими «если» и «но» зря тратить время, последнее, исполненное безнадежности терпение иссякло.
Врач кивнул и, подойдя к двери, столкнулся лицом к лицу с ночной сестрой, которая не решалась войти в палату.
— Пожалуйста, позовите сюда молодого человека,— сказал он ей,— а потом ступайте домой. Я сейчас отсылаю свою машину, с ней и отправитесь! Она кивнула, но, уходя, бросила:
— Только если мы все поедем.
19
— Они уже знают,— сказал молодой человек сестре-блондинке с облегчением, но также и с беспокойством.
Хотя ему не пришлось ничего объяснять по телефону, он сам остался в неведении о том, что его ждет, когда он придет на работу, домой к матери и к своей подружке Хайди. «Все в порядке, нас давно известили»,— сказал мастер, но этим, по существу, и ограничился. Его на этот день отпускают, да и на следующий тоже, если потребуется. Звонили из полиции, а к его матери и к Хайди поехали еще ночью. Все в деревне знали еще с раннего утра, что у зандбергской автобусной остановки произошел тяжелый несчастный случай.
— Это можно было предположить, но тут ведь не до предположений,— сказала сестра.
Взяв его за руку, она провела его к лифту. В коридоре второго этажа, где находилось также и родильное отделение, перед отделением интенсивной терапии она потащила его к окну, кивнула на белый вихрь хлопьев, на заснеженную улицу и уронила:
— Хуже не бывает.
Парень до сих пор ничего не замечал, он почти утратил чувство места и времени, а сестра отвлекла его разговорами и втолкнула в угол коридора, когда из палаты со стеклянной дверью вывезли на каталке умершую старуху, только по шею накрытую простыней. Лишь по знаку сестры мертвой натянули простыню на лицо, после чего каталка исчезла в лифте.
— Веди себя тихо и, главное, крепись,— удерживая парня за плечо, наставляла сестра, когда они очутились перед дверью палаты, где лежал старик.— Тихо,— шепнула она,— и не с таким лицом, и никаких вопросов. Вообще не говори, если он говорить не захочет, и не оставайся ни минуты дольше, чем тебе разрешат. Ты меня понял?
Парень уставился, на свет лампы, пробивавшийся сквозь матовое стекло двери, ему казалось, он слышит голоса и словно бы издалека голос старика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91