Цель всех этих придирок, как видно, добиться моего выхода из кооператива, чтобы все там могло бы идти по старинке. Предпринимаются даже попытки выставить за дверь мою беременную жену под предлогом якобы «снижения трудовой сознательности», хотя еще совсем недавно председатель с похвалой отзывался о ней, как о «подлинной труженице». В то время как все сделанное нами за истекшие два года для успешной работы кооператива и перевыполнения плана по производству рыбы и на норковой ферме здмалчивается, кампания против меня основывается исключительно на событиях всего нескольких дней и часов. Но почему никто прямо не говорит, как могло случиться, что со времени, когда я получил освобождение от работы, и до гибели рыбы не было назначено ответственного за садки на Голубом озере? Вот в чем основной вопрос, и только так можно ставить и отвечать на вопрос о виновном. Если считаться с фактами, а не слухами, я свои обязанности на работе выполнял, и мне не в чем себя упрекнуть. О временном выведении меня из кандидатов в СЕПГ я попросил сам, из-за возбужденной против меня кампании, считаю, что лишь я один отвечаю за свои действия, и на партию, до выяснения всех
обстоятельств, не должна лечь ни малейшая тень. Тем неожиданнее было для меня решение первичной партийной организации, на основании весьма шатких доводов вынесшей мне тяжелейшее партийное взыскание — исключение из рядов партии. С этим я никак не могу согласиться и хочу сослаться на то, что обязался немедля запустить в неиспользуемый пруд сто тысяч карпов-годовиков и по возможности с наименьшими потерями передать их производству. Я смотрю на это не как на искупление инкриминируемой мне вины, а как на мой вклад в уменьшение убытков, несомненно понесенных кооперативом в садках на Голубом озере. До предоставления мне правлением такой возможности и до выяснения вопроса о виновнике происшедшего я остаюсь и продолжаю работать в кооперативе, на какую бы работу меня ни поставили.
С социалистическим приветом!
Феликс Фидлер,
Дипломированный инженер по рыбоводству».
15
К счастью для дяди Ганса, в конце недели приехала Катя, и за другими делами и разговорами злосчастное письмо соседа отступило на задний план. Погода на глазах разведривалась, и они отправились с Матиасом гулять, избегая соседства Голубого озера и все же то и дело оказываясь поблизости от воды. Солнце сияло с безоблачного неба, дороги просохли, на лугах вылезла молодая травка, а в лесу березы и тополя оделись в первую зелень.
Под соснами у берегового откоса было по-летнему жарко. Матиас вырыл руками пещеру, нашел причудливой формы камни и глиняный черепок, с которым хотел тотчас же бежать к Феликсу.
— Он знает, сколько черепку лет, он все знает,— утверждал малыш.— Он сказал, что рыбы, птицы и звери старше людей, а каждому камню целые миллионы лет. Ну, а моему черепку?
Ответить на это, тем более возражать было бы бесполезно. Прогулке так или иначе пришел конец, Матиаса уже ничто другое не влекло. По крайней мере еще час вкапывался он в откос и столько процедил сквозь пальцы песка, что ему наконец пришлось смириться с очевидностью: нет, ему не найти больше сходного с найденным глиняного черепка. Тем не менее он упорно твердил о наконечниках копий и древних каменных рыболовных крючках, которые здесь непременно найдешь, если только по-настоящему искать и разбираться в этом, как Феликс.
— Мальчонка просто-таки без ума от этого человека,— заметила Катя по пути домой, когда Матиас снова, уже где-то в лесу, принялся искать высохший пруд или бочаг и стершиеся следы всех тех историй, которые слышал от соседа. Хотя никто больше не слушал Феликса и все при его появлении спасались бегством, он, как и раньше, притягивал к себе детвору.
— Плохо, если он по своей вине лишится также их доверия,— ответил дядя Ганс и в общих чертах рассказал о том, что произошло.— Дом, семья, дети — его опора, он за них цепляется. А что другое ему остается?
Снова и снова об этом заходила речь, все о том напоминало. Дома, наводя чистоту и порядок, Катя наткнулась на протоколы о гибели рыбы, экспертизы и контрэкспертизы, а также на недописанное дядей Гансом письмо, адресованное давнишнему приятелю, а ныне главному редактору окружной газеты.
— Оставь это,— сказал дядя Ганс и засунул бумаги в нижний ящик письменного стола, где имел обыкновение хранить все нерешенное и сомнительное.— Я еще как следует подумаю, прежде чем нагнусь, чтобы их вытащить.
А когда из штанов и куртки Матиаса, давно нуждавшихся в стирке, посыпались ракушки, улитки и черепки, он, не долго думая, швырнул все в помойное ведро, не обращая внимания на протесты Матиаса и попытки Кати уладить дело.
— Нет, всему есть границы. В помойку эту дребедень! Когда Матиас уснул, Катя спросила:
— Почему ты не хочешь об этом говорить? — У нее еще была куча дел по дому, она побежала к стиральной машине и из кухни крикнула: — Ты не такой, как всегда, что-то сидит у тебя в печенках, и оттого ты несправедлив. Не его ли семейное и отцовское счастье, тебе что — не хватает счастья иметь внука?
— Да перестань ты со своей справедливостью,— возразил дядя Ганс, подошел и обнял ее за плечи.— Если
хочешь знать правду, то со справедливостью мне и в самом деле не везет, да и другим тоже, кто ее добивается.
Потому что это дело нешуточное, его походя не решишь.
Весь вечер они не возвращались к этому разговору, хотя оба неотступно о нем думали. Ночью, когда дядя Ганс крепко уснул, Катя достала бумаги из нижнего ящика письменного стола, дважды прочла все с начала до конца и добавила несколько строк к незаконченному письму главному редактору На следующий день, перед тем, как уехать, она положила письмо на стол в гостиной и, прощаясь с дядей Гансом,сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91