Пока луга зеленели, он пас овец, уходя с ними до холмов у леса, мечтал, тяжко вздыхая, смеялся и говорил сам с собой. Ягнята лизали ему руки и прижимались головами к его коленям; иные попискивали, точно младенцы, и повсюду топотали вслед за ним. Теплыми ночами дядя Ганс ночевал в самой середке стада, подолгу лежа без сна, потому что все кругом было таким волнующим и фантастическим. Он пытался истолковать каждый шорох, крики зверей и шелест в камышах, редко-редко человеческие голоса — крики заблудившихся, пение или галдеж.
Осенью дяде Гансу наконец разрешили ходить в школу. Он показал учителю свою раковину в величайшем возбуждении: он хотел плавать, нырять, гонять на лодке,
хотел к теплому чудо-морю, ведь здешний край не был его отчим краем.
— Кто рассказывает тебе подобный вздор? — спросил учитель, разглядывая экзотическую раковину, запыленную, закопченную, словно она долго лежала на камине в господском доме.— Откуда у тебя эта раковина?
Когда кончились уроки, учитель прошел немного с мальчиком по берегу озера Лагова, он слышал о грустной судьбе ребенка. Но посоветовать ничего не мог: в запасе у него было не много доброты, а мудрости и того меньше, только множество сентенций: не укради, не делай того, не делай этого,
— Смотри не опозорь родителей,— сказал учитель, прежде чем оставить мальчика одного.
А мальчик, когда учитель ушел, едва слышно всхлипнул и тихонько позвал мать. Потом, ничего не видя от слез, споткнулся, упал ничком на землю и остался лежать, обхватив обеими руками раковину. Но ждал он недолго, учитель заметил неладное и поспешил к нему.
— Ты больно ушибся, мальчик? — озабоченно спросил он и стал утешать Ганса.
Но мальчик не шевельнулся, не двинулся, не отвечал учителю, а лежал, удерживая дыхание сколько мог. Участливые слова учителя были ему так приятны, он прикрыл глаза и, словно избывая свою печаль, легонько застонал. При этом мальчик уткнулся носом в песок, и ему стоило больших трудов лежать спокойно и недвижно, будто случилось что-то серьезное. Но внезапно он чихнул, не сумев сдержаться, и это выдало его. Нерешительно, сгорая от стыда, он поднялся, отер слезы и сказал с запинкой:
— Ничего, ничего не случилось.
— Слава богу, какое счастье,— обрадовался учитель, покачал головой и, не найдя больше никаких утешительных слов, с легким сердцем удалился.
Больше учитель не обернулся, не спросил еще раз о раковине, которую в целости и сохранности видел в руках мальчика. Зачем он вообще вмешался и, поддавшись первому порыву, побежал к озеру вслед за учеником? Он слышал только что-то весьма смутное, людские пересуды, знал о возникавших во множестве подозрениях, но ничего серьезного за этим не крылось. Поэтому он рад был, что дешево отделался, и поспешил прочь, но все-таки не мог заглушить тревожного вопроса: как следовало ему
поступить, если бы вправду что-то случилось? Сам того не желая, он украдкой бросил взгляд назад, но увидел, что мальчик, веселый и бодрый, едва ли не вприпрыжку идет своей дорогой. И, вздохнув с облегчением, сказал себе: нет, ничего серьезного, напротив!
Солнце опять сияло, гроза прошла. Дождя почти и не было, только от лесов поднимался туман, обволакивая озеро голубой пеленой. И все же воздух оставался прозрачным в этот день, полный неожиданностей.
Птицы уже улетали, вороны, громко каркая, опускались на сжатые поля. Подобрав два-три колоса, Ганс вылущил зерна и сунул их в раковину, а раковину протянул самым громогласным крикуньям. Маленькая взъерошенная ворона, подпрыгивая, описывала вокруг мальчика круги, но приблизилась только тогда, когда мальчик застыл на месте, не смея дохнуть, тут птица стала зерно за зерном выклевывать из раковины.
С тех пор Ганс знал: силой воображения и притворством можно достичь многого, что кажется несбыточным. Он всю жизнь с благодарностью вспоминал учителя и взъерошенную ворону, ведь они навели его на эту мысль. И краденой раковиной очень дорожил, ставил ее на стол, когда впоследствии демонстрировал свои фокусы.
— Это она мне нашептала,— говорил он нам, детям, и показывал всегда одни и те же фокусы с игральными картами, шелковыми платками и шариками, которых мы не могли разгадать.
— Смотрите внимательно, слушайте,— кричал он нам неизменно.— Все люди хотят самого прекрасного, самого лучшего, нет, самого наилучшего! Самое-самое лучшее нам как раз подходит, а тут нам поможет только волшебство. Может, кто-нибудь знает, как иначе превратить трефового валета в туза червей?
Точно подброшенные чьей-то невидимой рукой, проплывали перед нашими глазами раскинутые веером карты, одна прилипала к стене, туз червей, и мы, завороженные, подхватывали за дядей магическое заклинание:
— Фокус-покус, бумбарлах!
4
Два или три года назад я поехал в Лагов, что в сорока километрах восточнее Франкфурта-на-Одере. Вдоль границы и реки по ту и по эту сторону — сосновые леса.
поля, луга, озера, деревни и несколько городков, названия которых я не запомнил. Куда я ехал, я осознал уже в пути, то ли глянув на дорожный указатель, то ли на карту автомобильных дорог. Однако же совсем не случайно оказался я на берегу того приветливого озера, которое было столь романтично преображено дядей Гансом.
Стояла солнечная погода, весна только начиналась, еще не толклись всюду туристы, на озере лишь единичные яхтсмены и байдарочники, кругом тишина, Мальчишки, на которых с удивлением таращилась стайка девчонок, босиком шлепали по холодной воде, плескались, брызгались. Мне показалось, что они вот-вот бросятся вплавь, нырнут и подерутся из-за трофея, который один из них достанет со дна озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91