Небо на потолке было выкрашено в розовый цвет, но в одном углу пылало ярко-алым огнем.
— Пойдешь со мной? — спросил он ее.— У меня там есть вино и комната, мы залезем в окно.
Но уже через несколько дней, это дядя Ганс от Веры в ту ночь скрыл, он уехал в страну, язык которой в совершенстве изучил в тюрьме. Незадолго до того, как он встретил Веру, он сказал: «Да, я все сделаю, я понимаю, личное придется отложить». Но он был достаточно честным, чтобы в ту ночь рассказать Вере о своей семье, о сыне, в котором души не чаял, о Томми.
— Мне придется все это забыть,— объяснил он Вере, когда она спросила, почему он внезапно упал духом, стал совсем другим, отдалился от нее в дальнюю даль, еще до того, как пришло время прощанья.— Я и тебя должен буду забыть, Вера.
Это он сказал на следующее утро или на второе утро, небо было уже светлое, но не розово-алое. Она укусила его в плечо, и, даже сидя в поезде, предъявляя билеты и фальшивые документы, он все еще ощущал боль от укуса. Его теперь звали не Король, а Визнер. До предела утомленный, он откинулся на спинку кресла в купе первого класса, в каком никогда до того не сидел и — клялся он себе — никогда снова сидеть не будет. Больше всего ему хотелось выйти на какой-нибудь захолустной станции, дождаться поезда в обратном направлении, любого громыхающего скорого поезда в Зандберг или Дрезден, ведь все оставалось неясным, нерешенным.
Он не знал, что Вера опять лежит под яблонями, даже в декабре, когда луг побелел от инея, а потом в мае, когда дядя Ганс вернулся. Ледяной ветер окрасил цветы яблони в коричневый цвет, швырнул в траву, к ее ногам и к его.
— Почему тебя так долго не было? — спросила она и, вся дрожа, точно в ознобе, бросилась бежать.
3
Вера призналась дяде Гансу, что была беременна.
— Но теперь его нет,— сказала она.— Нет, как не было тебя. Ты для меня больше не существуешь.
Она коротко постриглась, лицо ее осунулось, голос погрубел, она резко отклонила его попытки сближения. С сигаретой в зубах шагала она по лугам и полям, закуривала новую, когда первая еще не потухла, и ускоряла шаги, если он пытался идти с ней рядом и брать ее за руку.
— Оставь меня,— сказала Вера,— все разбито вдребезги.
Она даже не приняла подарков, которые он ей привез, взяла только сигареты, пестрые пачки с чужеземными названиями, она оглядела их, смеясь, и сказала:
— Черт-те что, где только ты не околачивался,— и яростно затрясла головой, закричала, заплакала.— Да я бы за тобой куда хочешь пошла, хоть в преисподнюю, и там пела бы колыбельные. Я хотела этого ребенка, ты ведь тоже хотел. Почему ты мне ничего не сказал? Даже на мое письмо не ответил? '
Она заходила раз-другой на виллу у Голубого озера, справлялась о нем, но ничего не узнала. Молодые люди, часто приезжавшие и уезжавшие, оставались там всего на несколько дней. Как-то раз они праздновали что-то в том зале, где Вера тогда видела на стенах цыган, костры и розово-алое небо. Теперь в зале развешаны были знамена, а потолок и стены выкрасили белой краской, кроме скачущей лошади с цыганенком, ничего из старой росписи не сохранилось.
— Кого вы ищете? — спросила Веру какая-то молодая женщина.
Единственная женщина в этой компании, она поспешила к Вере, как только та показалась в дверях. Решительно отстранив всех молодых людей от Веры, она повела ее в соседнюю комнату в первом этаже, напоминавшую ту, в которую Вера тогда влезла через окно.
— Я вам охотно бы помогла,— сказала молодая женщина, когда Вера назвала свою фамилию.— Но вам же известно, он был здесь проездом и он женат. Вы этого не знали?
— Знала,— ответила Вера, но по ней видно было, что этот ответ для нее значил.
Молодая женщина заметила, что Вера беременна, и отодвинула вино, которое кто-то принес.
— Если хотите написать ему письмо,— сказала она,— я попытаюсь его быстро переправить. Ответа можно ждать не один месяц, большего я обещать не могу. Лучше всего, если вы принесете письмо завтра, рано утром.
Вера так и сделала, уже через неделю она опять пришла туда и сразу же нашла ту молодую женщину, та дружелюбно и определенно сказала ей:
— Вам нет никакого смысла приходить сюда и узнавать, вы получите ответ тотчас же, если когда-нибудь таковой будете
Но это все равно ничего бы не изменило. Ей оставалось еще две-три недели и надежда на чудо, хотя она уже побывала у старой акушерки, которая помогала не только рожать здоровых детей.
— Я это подозревала,— сказала старуха Вере, которая иногда помогала ей в деревне.— У тебя ребенок не ко времени, жаль. И ты все же любишь этого человека!
— Я его ненавижу,— ответила Вера и позволила умертвить свое дитя в собственном чреве.
— Ты его заколола? Задушила? — выспрашивала Вера.
Она лежала, ничего не ощущая, словно страх и раскаяние, боль и даже ненависть отодвинулись куда-то далеко в сторону, хотя дрожала в лихорадочном ознобе, беспрерывно выкрикивая:
— Я его ненавижу, я его ненавижу!
Так рассказала она мне свою историю и, видимо, то же самое моему дяде, когда он бежал за ней следом по полям и лугам и наконец заставил говорить.
— Послушай же, поверь мне,— заклинал он ее.— Я твое письмо получил, только вернувшись, я бы все средства в ход пустил, чтобы приехать и помочь тебе. Из-за ребенка тоже, которого я и в самом деле хотел.
— В самом деле? — переспросила она недоверчиво, ледяным тоном и пустила ему дым в лицо.— Убирайся, я больше не попадусь на твои красивые слова, с меня довольно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91