Этому можно было удивляться и об этом мечтать, но в учебную программу и в ясно начертанный жизненный путь не входила экзотика. Его предмет, его специальность, дом и Голубое озеро — вот его мечта, а не Африка.
— С тех пор как Хинц отказал, я все ломаю себе голову, как написать об этом моему другу, чтобы дело не кончилось разрывом,— сказал Феликс.— И так уже слишком многое рушилось
26
Матиас получил новую ящерку со спаржевых плантаций Бёниша. Хвост у нее потемней, а глаза светлей, уверял мальчик, кроме того, она куда проворней и слух у нее острей, только вечером она заползает под камень и не двигается, когда он ее зовет. С ней и с зеленой «попрыгушкой» в банке он, весь сияя, и отправился в путь, когда нежданно-негаданно в одно воскресенье за ним приехала мать и увезла его домой. Дядя Ганс провожал их до автобуса, по дороге им встретился Феликс с женой и детьми; еще раз животные были осмотрены, даны советы и произнесены добрые пожелания в дорогу.
Дядя Ганс стоял один посреди деревни, смотрел вслед удалявшемуся автобусу и видел, как Феликс с,семейством скрылся в лесу. Говорили, что в этом году будто бы раньше обычного пошли лисички, кое-кто даже утверждал, что находил белые, не говоря уж о сыроежках, которые отпускники корзинами приносили из высокоствольного леса у Голубого озера. «Гниет рыба, растут грибы»,— говорили старые рыбаки. Быть может, Феликс все же прислушивался к их поговоркам и ему больше посчас1Ливится в лесу, чем в озере, по крайней мере в ЭЮ1 несчастливый день.
«Плохо, что нас разлучили». Дядя Ганс очень привязался к мальчику, никогда еще тот так долго у него не гостил.
— Я скоро выхожу замуж,— сообщила мать мальчика перед тем, как сесть в автобус.— За инженера, который тоже был на курсах, он Матиаса усыновит.
А это вполне могло означать, что внук уже больше не приедет к нему в Зандберг и, значит, не будет испуга при виде погибших рыб, запущенных в небо змеев, историй об аистах, «попрыгушках» и пресмыкающихся, беганья к Феликсу, знавшему все, что Матиасу хотелось узнать.
Дядя Ганс до этого дня надеялся, что его сын приедет или по меньшей мере напишет, чтобы справиться о Матиасе. Ничуть не бывало. Какой же смысл ставить его теперь в известность о планах Эльвиры, об инженере и
намечающемся усыновлении. Он и без того все узнает и, возможно, вовсе на это не отреагирует или скажет: «Пожалуйста, сделайте одолжение». И тем самым сразу же избавится от всех забот, от долга и обязанностей.
На обратном пути дядя Ганс совсем запыхался, хотя шел медленно и, встречая знакомых, часто останавливался, чтобы обменяться с ними словечком-другим. И все о безразличном, пустяковом, не имеющем значения. Он просто хотел оттянуть время возвращения в пустой дом, даже раздумывал, не поехать ли со следующим автобусом к сыну — или к Манке, который жил в доме на берегу Хафеля, но воскресенья проводил в своем загородном доме, тоже расположенном на Хафеле. «Подлец,— сказал бы он ему, как и своему сыну.— Слишком много развелось подлецов»
Дядя Ганс сел на краю дороги, набил трубку, закурил и почувствовал себя немного лучше, потом, посасывая трубку, продолжал свой путь и все глядел сквозь деревья на Голубое озеро. Он всегда считал себя реалистом, но здесь кое-какие его иллюзии рушились, значит, у него все же были иллюзии. Ведь и хотел-то он чего — не высшей справедливости, а лишь капельки здравого смысла, какого-то выхода или компромиссною решения. Но нет, и на это требовалась такая затрата сил, на какую никто не желал идти, даже он сам. Он достиг своего предела, барьера, которого ему не взять, последнего препятствия и преграды. Лбом стену не прошибешь, только наживешь себе шишек или выставишь себя на посмешище. Или по примеру Феликса ждать чуда?
Он остановился, глубоко вобрал в себя воздух, обвел взглядом осиротевшее Голубое озеро — для моторных лодок закрыто, купаться запрещено, щиты интенсивного рыбоводства, в лесу, перед захоронением рыбы, объявление: «Вход строго воспрещен», на берегу забор, поваленные березы. «Вот где полно грибов»,— подумал дядя Ганс и углубился в лес, где нашел их больше, чем мог унести, дома нажарил их себе к ужину, но есть не стал. Все было ему отравлено, и сам он был до того переполнен ядом и желчью, что пропало всякое желание и аппетит.
27
Время от времени тишину нарушали далекие взрывы. В лесах к югу от Голубого озера был район маневров, доходивший до реки, где саперы возводили понтонные мосты, по холмистой местности громыхали танковые колонны, у песчаных откосов поднимались облака пыли и дыма от дизелей, а порой вспыхивал огонь, сверкали молнии и гремел гром, как на войне.
— Не выношу этого,— пожаловался Феликс, прислонясь к забору, и кивнул на противоположную сторону озера.
Сначала он укрылся в своей подвальной мастерской, затем искал спасения у соседа, путано говорил о страхах, которые постоянно его преследуют и почти не покидают. Измученный, нервный, он полиостью поддался ужасу перед грядущей катастрофой.
— А если в самом деле начнется? Куда деваться? И что тогда делать?
Сыновья, стоявшие рядом с ним, не могли понять, что сталось с их отцом, почему он такой мрачный и при каждом разрыве вздрагивает. Они кричали: «Бух!» и «Бабах!»— и хотели бежать туда, где тарахтели моторы и стреляли пушки.
— Вон вертолеты, а там дым!
Дядя Ганс делал вид, будто ничего не замечает. Его не прельщали ни пустая болтовня, ни вопросы, на которые не было ответа. У него самого возникало немало черных мыслей, когда он читал газеты, слушал известия или видел воинские колонны. Одну войну он пережил солдатом, в раннем детстве слышал вдалеке гул войны, и его охватывал леденящий ужас, когда он думал о возможном теперь тотальном уничтожении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91